Наперекор судьбе

Она ни с кем не делилась своими планами до самого Рождества. Когда же Аннабелл заговорила о них со старшей сестрой, та сначала не могла поверить услышанному, но потом одобрила идею.

— Что ж, счастливого пути, — серьезно сказала она. — Я думала, ты станешь медсестрой. Мне и в голову не приходило, что ты отважишься на большее. А почему бы и нет? Доктор Инглис считается одним из лучших врачей нашего времени. Кто знает, а может, и ты станешь знаменитостью, — сказала сестра с такой гордостью, словно речь шла о ней самой. — Доктор де Брэ сделал хорошее дело. Одобряю. От всей души.

К тому времени Аннабелл провела в госпитале три месяца, но так и не успела обзавестись подругами. Три месяца пролетели как один день. Покидая госпиталь, она чувствовала себя другим человеком — более стойким и мужественным, выносливым и зрелым. Боль, страдания и позор больше не иссушали ее душу — у Аннабелл просто не было на это сил. Горе и мучения окружили ее в госпитале так плотно, что о себе она уже не думала, сострадая раненым и скорбя об умирающих. Эти три месяца стали для Аннабелл суровой школой жизни. Девушка понимала и то, что времени у нее остается немного и медлить с решением нельзя — когда она окончит школу, ей будет двадцать восемь лет. Шесть лет — это немало, но ведь ей так многому нужно научиться!

В рождественское утро она столкнулась с Эдвиной. Они обнялись, и Аннабелл сказала, что через три недели уедет. Эдвину новость заметно огорчила.

— Очень жаль! Мне всегда хотелось подружиться с тобой, но не было времени. А теперь вот ты уезжаешь.

Аннабелл невольно вспомнила последнюю встречу с Горти. Горти без колебаний повернулась спиной к своей самой близкой подруге, не пожелав даже выслушать ее объяснений. Предательство Горти стало последней каплей и подтолкнуло Аннабелл отправиться во Францию. Аннабелл с благодарной улыбкой посмотрела на Эдвину.

— Может быть, я еще приеду и поработаю здесь. Не знаю, бывают ли в медицинских школах каникулы, но должны быть, — с надеждой сказала она, Аннабелл не хотелось думать, что больше никогда не увидит она ни Эдвину, ни всех тех, с кем она работала. Эти три месяца были для нее по-своему счастливыми — конечно, если можно чувствовать себя счастливой рядом с горем и смертью. Но царивший здесь дух товарищества, сострадания и поддержки давал и силу, и надежду.

— Так ты уезжаешь в медицинскую школу? — поразилась Эдвина. — Ты ничего не говорила об этом.

— Мне помог доктор де Брэ. — У Аннабелл искрились глаза. Предстоящее возбуждало ее. — Никогда не думала, что со мной такое случится, — добавила она.

— А как к этому относятся твои родные? — заинтересованно спросила Эдвина. Лицо Аннабелл вдруг омрачилось. — Они не возражают, что ты работаешь здесь? Наверно, они волновались, что госпиталь находится так близко от передовой. — Если бы германские войска прорвали линию обороны, они могли бы попасть в плен. Они не позволяли себе думать об этом, но угроза была реальной. Родители Эдвины переживали из-за этого, но девушка настаивала на своем и уехала. Оба ее брата воевали, и она не хотела отставать от них.

— У меня нет родных, — тихо сказала Аннабелл. — Я потеряла всех. Мама умерла год назад, а отец и брат погибли на «Титанике». — Девушка не стала говорить о Джосайе, ставшем еще одной ее потерей, но здесь никто и не знал, что она была замужем. Эту потерю ей придется пережить в одиночку. До конца своих дней.

— Мне очень жаль, — мягко сказала Эдвина. — Я не знала. — У них не было времени для долгих откровенных разговоров, всегда были какие-то дела, на признания не оставалось ни минуты, иначе они давно подружились бы. Они работали до изнеможения, а потом валились на койку или матрас, брошенный на пол. Единственное, что они могли себе позволить, это изредка выкурить сигарету и похихикать. Аннабелл тоже пробовала курить несколько раз, но только для компании; а потом и вовсе перестала.

Девушки еще немного поболтали, и Эдвина пожелала ей счастливого Рождества и успехов в учебе. Они надеялись увидеться до отъезда Аннабелл, но не были уверены, что это им удастся. А потом каждая вернулась в свое отделение. Рождество не было поводом, чтобы отказать в уходе больным и раненым. Никто его не праздновал, не пел гимнов и не дарил подарков. На один день было объявлено перемирие, но в шесть часов вечера германцы его нарушили, и ночью в госпиталь доставили новую партию раненых. Человеческие страдания продолжались без перерыва на праздники.