Армагеддон был вчера

Я отвернулся и обнаружил, что серый пес внимательно гля-Гдит на меня, навострив уши — слушает, зараза!

— Спать хочу, — невпопад отвечает Фол. — До зарезу. Слышь, Алька, ты б тоже ложился…

И я послушно пошел спать, потому что ничего лучше все .равно придумать не мог.

Среда, восемнадцатое февраля

Дневник хреновой курсистки * Лявтылевал, лучший друг эскимосов * Грусть-тоска меня снедает * Воскамлаем, господа хорошие? * Вышел месяц, из тумана

1

…Четвертые сутки моего «подполья» заканчивались противной дрожью в коленках, словно в суставы затолкали по заряженной батарейке. Короче, сейчас без четверти двенадцать, а заснуть никак не получается: меня всего колотит от пережитого страха, и башка раскалывается. Нашел, придурок, забот на собственную задницу! Да лучше век от скуки томиться, чем такие радости! До сих пор как вспомню — мороз по коже! Выбрался, называется, чадо проведать… Сидел бы в своей конуре сиднем, как все эти дни — так нет же, развеяться ему, видите ли, захотелось!

Развеялся…

Впору дневник начинать писать, курсистка хренова!

ДНЕВНИК

ЗАЛЕССКОГО ОЛЕГА АВРААМОВИЧА, ВТОРОСТЕПЕННОГО ГЕРОЯ ЧЕРТ ЗНАЕТ ЧЕГО

(который так никогда и не был написан)

Сижу за решеткой, в темнице сырой…

…Вторые сутки. Утро. Которое вечера мудреней. Шиш вам! — ни мне, ни вновь объявившемуся Фолу ничего толкового в голову не ударяет. Кроме пораженческой идеи отсиживаться дальше и ждать — незнамо чего. Пока обо мне забудут? Ага, размечтался!

Валько-матюгальник, забежав на минутку, чинит телефон. Закончил. Уходит, на прощанье попросив «зробыть» ему пару «мулеток»; одну — непременно «супротив Лектрючек».

Следом катится Фол — на разведку.

— А тебя не заметут? — с запоздалой тревогой осведомляюсь я.

— Не-а. — Беззаботный взмах хвостом. — Служивые кентов почти не различают. А после той суматохи… И футболку я сменил. Вот.

Фол гордо демонстрирует мне футболку: песочного цвета с зигзагообразной молнией на груди.

— Не боись, Алька, все путем! Что они, всех кентов подряд хватать станут? Ты лучше дверь запри, оболтус!

И ссыпается вниз по лестнице.

Я остаюсь один в пустой квартире. Вытаскиваю с полки первую попавшуюся книгу, раскрываю… Часа через три, когда многосложные индийские имена начинают играть в чехарду у меня перед глазами, бросаю просвещаться и перебираюсь в другую комнату. Вспоминаю про заказ Валька, но «робыть мулетки» неохота — еще чего! Детский сад, и только. Однако «бомж-сче-зень»… Мать-рябина, Бетон Бетоныч… Эврика! До меня наконец доходит, что есть «мулетка» — это Валько слово «амулет» по-своему исковеркал!

Радуюсь.

Обхожу квартиру по периметру; изучаю все обнаруженные отрывные календари в количестве восьми штук. Похоже, старик «отрывался» на них крайне нерегулярно: первый раскрыт на восемнадцатом января, второй — на первом мая, далее следуют тридцатое сентября, тридцать первое июня… Что замечательно: все календари в один голос рекомендуют провести день на возвышенных местах, копая глину и неся ее в дом для удачи — особенная удача ждет тех счастливчиков, кто имеет дело с электро-и газосваркой.

Продолжаю радоваться на диване.

Предаваясь послеобеденной сиесте.

Пока меня не будит явившийся за «мулетками» матюгальник.

— Ну шо, зробыв? — с порога интересуется Валько, аккуратно притворяя за собой дверь. От него вкусно, по-домашнему пахнет чесноком и самогоном, хотя с виду матюгальник совершенно трезв.

— Увы, — честно признаюсь я.

— Тю, а шо ж так?! — на лице Валька отражается искреннее изумление.

Бесцеремонно отодвинув меня в сторону, он шествует в комнату и с неодобрением оглядывает заваленный барахлом стол. Потом взгляд его упирается в стопку книг на краю стола. Верхняя раскрыта на изображении какого-то папуасского Идолища Поганого — и во взгляде грозы исчезников мелькает искра понимания.

— Так бы и казав, шо не успел. Теперь сами бачим, шо ты не груши околачиваешь, а в книжках вумных шукаешь! Звиняй, хлопче, шо мы над душой стоим — просто мулетки к после-завтрему потребны! Не, ты не думай, мы ж не задарма — як Лектрючку прижучим, поделимся! Гроши там чи сало, горилка опять же…

— А без «мулетки» нельзя? — Надежда умирает последней, особенно надежда увильнуть от дурацкой работы.

— Та ты шо, с глузду зъихав?! — Валько потрясен. — Кто ж без доброго плетня Лектрючку гоняет? Без плетня он по проводам — вжжжик!.. И нема заразы! Хошь матери, хошь псалмы пой!