11  

— И все-таки я не понимаю, мистер Гарднер. Страна, откуда вы с миссис Гарднер родом, не может настолько отличаться от всего остального мира. Именно поэтому, мистер Гарднер, именно поэтому те песни, которые вы пели все эти годы, близки и дороги людям повсюду. Даже там, где я жил раньше. И о чем говорят все эти песни? Если двое разлюбят друг друга и должны расстаться, то это печально. Но если они продолжают друг друга любить, они должны оставаться всегда вместе. Вот о чем говорят эти песни.

— Мне понятно, о чем вы толкуете, дружище. И вам это должно резать слух, знаю. Но дела обстоят именно так. И послушайте, Линди эта ситуация тоже небезразлична. Для нее лучше всего, если мы расстанемся именно сейчас. Ей до старости еще ой как далеко. Вы же ее видели, она по-прежнему красивая женщина. Ей нужно преуспеть сейчас, пока еще есть время. Время обрести новую любовь, заключить новый брак. Ей нужно преуспеть сейчас, пока еще не слишком поздно.

Не знаю, что бы я на это ответил, но мистер Гарднер, захватив меня врасплох, сказал:

— Ваша мать. Догадываюсь, что она так и не преуспела.

Я задумался, потом подтвердил:

— Да, мистер Гарднер. Она так и не преуспела. Не дожила до перемен в нашей стране.

— Грустно. Уверен, она была чудной женщиной. Если вы говорите правду и моя музыка помотала ей почувствовать себя счастливой, это для меня значит очень многое. Грустно, что она не преуспела. Я не хочу, чтобы такое случилось и с моей Линди. Никак нет, сэр. Только не с моей Линди. Я хочу, чтобы Линди преуспела.

Гондола, покачиваясь на волнах, слегка ударялась о кромку причала. Витторио тихонько окликнул мистера Гарднера, протянул ему руку, и он, чуть помедлив, встал с сиденья и перешагнул на берег. Пока я выбирался на набережную со своей гитарой (просить одолжений у Витторио и кататься с ним бесплатно я не собирался), мистер Гарднер вынул бумажник.

Витторио, видно, был доволен расчетом: со своими привычными сладкими фразочками и ужимками он забрался в гондолу и отплыл в темноту.

Мы проводили его взглядом, и мистер Гарднер поспешил всунуть мне в руку пачку банкнот. Я начал возражать, что это несуразно много, что, по существу, это он оказал мне великую честь, но он и слышать ни о чем не желал.

— Нет-нет, — настаивал он, отмахиваясь, будто ему хотелось поскорее избавиться не просто от денег, но и от меня, от этого вечера — и, быть может, от целого периода своей жизни.

Он направился в сторону палаццо, однако, сделав несколько шагов, остановился и оглянулся на меня. Всюду — на улочке, где мы стояли, и над каналом — царила тишина, только где-то далеко бормотал телевизор.

— Вы отлично сегодня играли, дружище, — проговорил он. — У вас превосходное туше.

— Благодарю вас, мистер Гарднер. А вы великолепно пели. Великолепно — как всегда.

— До нашего отъезда я, возможно, загляну на площадь. Послушать, как вы играете с вашей командой.

— Надеюсь, мистер Гарднер.

Но больше я его не увидел. Спустя несколько месяцев, осенью, узнал, что мистер и миссис Гарднер развелись: один из официантов в кафе «Флориан» где-то об этом прочитал и рассказал мне. Новость заставила меня вспомнить весь тот вечер, и мне вновь сделалось немного грустно. Потому как мистер Гарднер показался мне славным малым, и случился там камбэк или нет, но, как ни погляди, он один из великих певцов и навсегда таким останется.


(Перевод С. Сухарева)

И в бурю, и в ясные дни

Как и я, Эмили любила старые бродвейские песенки. Ей больше нравились быстрые ритмы, такие как «Щека к щеке» Ирвинга Берлина[12] и «Начинается танец» Кола Портера[13], я же склонялся к сладостно-грустным балладам: «Настал дождливый день» или «Я никогда не думал». Однако во многом наши вкусы сходились, да и в любом случае это было тогда настоящим чудом: в университетском кампусе на юге Англии обнаружить человека, который разделяет подобное пристрастие. Нынешние молодые люди, похоже, всеядны в отношении музыки. Мой племянник, который этой осенью пойдет в университет, переживает как раз период увлечения аргентинским танго. Кроме того, он охотно слушает Эдит Пиаф и еще все до кучи инди-роковые группы. В наши дни вкусы были определенней. Мои соученики делились на два больших лагеря: хипповатые в одеждах-размахаях — эти любили «прогрессивный рок», и опрятные твидовые мальчики и девочки — они называли диким грохотом все, что не относится к академической музыке. Временами можно было наткнуться и на приверженца джаза, но каждый раз это оказывался так называемый кроссовер: бесконечные импровизации без всякого почтения к исходным темам — красивым, профессионально написанным мелодиям песен.

  11  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×