Ручная кладь

А на сей раз, к тому же, мы решились на легкомысленную трату, давнюю нашу мечту – прокатиться на гондоле, взглянуть на Венецию споднизу – все же новый ракурс...

Белобрысый гондольер в тельняшке, с мятым перекрученным платком на кадыкастой шее, скучливо курил на мостике в Гетто. Безнадежно поджидал клиентов, облокотившись на перила и поплевывая в воду. Его весьма скромная гондола, привязанная к сине-белой полосатой свае, паслась в боковом канале. Мы сторговались на плохом английском, мгновенно съехав с восьмидесяти евро до сорока – в виртуозном мастерстве сбивания цен белобрысому было далеко до меня, выросшей на восточном базаре.

Он придержал свою качливую черную ладью, мы забрались, накренились, сели, выровнялись, и устремились вперед, разрезая канал надвое загнутым клювом...

Я так и думала, что позиция «взгляд снизу» дарит путешественника не только более интимными видами, но и более откровенными запахами: все было слишком близко, беспощадно близко: грязноватая вода, зеленые от водорослей сваи, лишайные своды низкого испода мостов над головой, сырой кирпич стен, пожираемых проказой «аква альта».

Мы молча сидели рядышком на скамье этой старой, с вытертым бархатом на креслах, многажды, надо полагать, перепроданной лодки. Она скользила и похожа была на конек, оброненный с ноги великана-конькобежца.

Гондольер клонился по сторонам, налегал на шест, тяжело, рывками дышал, временами покрикивал на поворотах: «Ои-и-и!»

– А он разве не должен петь «О боіє тіа»? – поинтересовался Борис.

– Скажешь спасибо, если он нас не перевернет.

Странный этот тип кружил поблизости от Гетто, не выезжая в центр, унылым голосом объявляя, что вот эта церковь справа – самая красивая в Венеции после церкви Марии де Салюте, а этот палаццо слева – самый грандиозный после палаццо Дожей...

Я люблю обшарпанность венецианского патрицианства, но окрестности предложенной нам прогулки в облезлости превзошли все известное мне здесь по этой части.

– Вероятно, он и живет поблизости, – предположил Боря. – Не отплывая от кассы.

Я спросила гондольера по-английски, живет ли он в этом районе. Он ответил утвердительно.

– Да, и поэтому таскает нас по здешним сточным канавам среди руин... – сказала я. – Дабы далеко не отлучаться от обжитого мостика. Интересно, что он вообще делает в еврейском Гетто, этот нетипичный итальянец? Здесь, наверное, снимать дешевле... Может, это какой-нибудь обдолбанный швед в поисках приключений...

– Я – поляк, – вдруг прозвучало за моей спиной. – Из Лодзи...

Мы разом повернулись со своим «О-о!!!», чуть не опрокинув гондолу.

Извинения, невнятные возгласы неизвестно по какому поводу – с нашей стороны. С его стороны унылые кивки, тяжелое дыхание утомленного человека под мерные взмахи шеста. Было что-то жалобное в том, как он прерывисто вытягивал «Ои-и-и!» – старинный и вечный оклик всех гондольеров.

Мне сразу пришло на память читанное где-то, что искусству гондольера учатся три года.

Я сидела и гадала – что погнало парня из Лодзи в этот странный город, заставило заняться именно этим ремеслом, и стоять здесь, на задворках Венеции, подстерегая туристов...

Далее разговор происходил на удивительной смеси русского, который он учил когда-то в школе, и английского, с вкраплением тех польских слов, которые неизвестно когда и по какому случаю запали мне в голову или смысл которых я просто угадывала.

– Как же пан попал в Венецию? Он замолк... И вдруг сказал:

– Это очэн ционжка справа, шановна пани. Лучше не буду рассказать...

– О, конечно, простите, ради бога...

И тут же он стал рассказывать – с таким напором и болью, словно «ционжка справа», «тяжелая история», толкала его изнутри, срывала все замки и рвалась наружу, к первому встречному. И если б не его тусклое лицо человека, совершенно не способного к выдумке, можно было бы подумать, что он пробует выжать из нас слезу на предмет чаевых.

Все просто, пани: моя сестра, млодша сиострычка, Агнешка, пять лет тому приехала сюда с другом на вакацье. И здесь они наняли так гондолу, на полчаса. Вот эту самую холерна крыпа, на ней Марио работал. И вот, шановна пани, Марио влюбился в Агнешку, а она полюбила его. Владеку, ма сэнь розумець, это было горько, Владек набил Марио морду и уехал один, а она тут осталась. Но еще два раза Владек приезжал за ней сюда и дрался смертным боем с Марио... Но ничего ему не помогло, потому что у Агнешки и Марио была вьелька ми-лощьчь, понимаете, зэ биг лав, тут ничего не попишешь... А когда у них родилась Янка, они поехали на Сицилию показать ее родителям Марио. И это они сделали напрасно, потому что у Марио там давно были двух врогов, от которых он собственно, с Сицилии и бежал. Он думал, что приедет потихоньку, только покажет внучку старикам – девочка по просту лялечка, пани, я покажу фотографию, когда вернемся, вылитая Агнешка... Но те два брата, двух врогов, которые подстерегали Марио столько лет, они узнали, что он приехал. Наверняка не обошлось без негодяев соседей, пся крев! И эти парни... словом, они стреляли по его машине, и ционжко ранили его, и убили мою сестру. Мою млодша сиострычка. Агнешку. Девочку тоже задело, но слава богу, обошлось – она только ножку слегка подволакивает... Так вот вам причина, с чего я здесь вожу эту холерна крыпа... Я тогда сразу бросил учебу в политэхника, приехал – Марио не мог работать, у него прострелено легкое, а ведь это нагрузка. Это ционжка нагрузка, пани, скажу вам честно. Я быстро научился этому ремеслу, и все ничего, и уже два года кручусь здесь, но проблема: я вообще не могу долго быть на воде, у меня морская болезнь... Так только, немного тут и там, туда-сюда... Надо помочь Марио, жалко его. И Янку жалко, но они не хотят в Лодзь, ни за что...