Ручная кладь

Мой пес мохнатым ковриком валяется под письменным столом, изнемогая от жары... Жара, жара, жара... И это конец мая! А что ждать в июле?! Что будет с нами в августе, о Боже, что будет с нами в августе?!

Когда замирает колокол Елеонского монастыря, сверху улицы доносятся урчание старой колымаги и высокий полустон-полупение, дрожащее в мареве жары:

– А-а-аль-те-захи-и-ин!!! – интонационно это напоминает песни из индийских кинофильмов, только жалобней, жалобней и выше, звук вьется серпантином и обессиливает на вершине стона:

– А-а-аль-те-за-хи-и-ин!!!

Это «Алтэзахен» – попросту старьевщик-араб. Вообще-то «Алтэ захен» в переводе с идиша означает «старые вещи». Когда-то, лет восемьдесят-пятьдесят назад, вот так по улицам разгуливали еврейские старьевщики, охотники за барахлом, подержанными вещами, старой обувью... Сейчас эта прибыльная профессия перешла в руки арабов, вместе с привычным воплем, перелицованным, как старье, на арабский лад.

Минуту спустя вопль приближается, вот шаркают подошвы по тротуару, наконец серенада оглушает нас непосредственно снизу, прямо из-под нашего окна. Но нас не обманешь, нет. Нас уже не трогают фальшивые жалобы мнимого бедняка, владеющего процветающим бизнесом.

– А-а-аль-те-за-хи-и-ин!!!

Нет, проверено: не хочет он ни старой одежды, ни старой обуви, ни старой табуретки. Это модернизированный старьевщик.

– Комбайн есть? – спрашивает он. – Стиральная машина? Компьютер? А что у тебя есть? Только старые вещи? Нет, мне не нужно старье...

Заслышав знакомый крик, мой пес срывается с места и с проклятьями бросается к окну. Прочь, прочь отсюда, бездельник, не на тех напал!

...Из дремы нас выманивает легкий свист, и не свист даже, а дуновение невидимых губ... Таким втягиванием струи воздуха фокусник вызывает кобру. И вот зловещая плоская голова приподнимается над краем корзинки, свист уплотняется, в дело вступает флейта, ее однообразный тянущий, завораживающий звук несколько мгновений стоит в тишине, как маслянисто-черный стебель кобры... И вдруг взвывает свора собак! Рычание, кашель, визг доносятся со стороны балкона, одновременно из-под опущенных жалюзи в спальне утробно воет обиженный бас какого-нибудь прохожего беса, которому вторит вой шакала.

Спать уже невозможно, ибо наступило самое смутное, самое беспокойное время дня.

... В середине дня жара становится плотной и вязкой, движения замедляются, компьютер одышливо всхлипывает, пыхтит, просит перекура... Да и мы нуждаемся в некоторой паузе. Недаром на Востоке и в странах Средиземноморья вершиной дня, благословенным привалом, всегда была сиеста. Движением «мыши» трудяга-компьютер отсылается в сон, да и мы плетемся к дивану, прикорнуть на часок, забыться, отдаться душной летаргии...

Это – Время Ветра.

Это время настоящего хозяина Иудейской пустыни – небольшой, в сущности, местности, породившей три великие религии. Ветер – вот кто их породил. Ибо Всевышний говорил с пророками утробным и яростным голосом ветра. Ибо музыка и ярость здешних ветров, их сложнейшая партитура навевали древним пастухам сюжеты всех наших мифов и легенд. Это не дьявол, а ветра соблазняли Иисуса, «подступались» к нему, изнуряли слух, и без того изможденный парами пустынных галлюцинаций...

...С наступлением сумерек ветры стихают. Холкой жеребенка чернеет роща на Масличной горе; извилистая, голубая днем вена Вади-Эль-Хот – древнейшей дороги паломников из Иерусалима к Мертвому морю – начинает пульсировать огненным кровотоком несущихся машин и грузовиков. Ряды фонарей, унизывающие змеиные ее кольца, теплеют и наливаются электрическим мёдом... Скульптурная луна, вылепленная из алебастра чьими-то холодными пальцами, напарывается на клинок колокольни Елеонского монастыря... И на горах Иерусалима в непробудной черноте одинокой ночи вскипают на горизонте, восходят пузырящимся паром сине-желтые озера праздничных огней.

Открывается новое кафе у Дома Голого – крошечное помещение с антресолями, на которые ведет спираль крутой деревянной лестницы. Помещение затоплено апельсиновым светом и с улицы выглядит так уютно, что хочется зайти и непременно заказать там чашку дорогонького кофе.

Тем не менее на выезде у блокпоста голосуют стаи подростков: несмотря на то, что город благословляет каждого, кто стоит во вратах его, подростки и молодежь каждый вечер рвутся из нашего рая в Иерусалим, чтобы куролесить там до утра по дискотекам и пабам.