Парижский шлейф

Майю спасти не успели – что-то там произошло непоправимое. Не выдержал истощенный бездомной жизнью и ослабленный беременностью организм. Зато ребенок – мальчик – выжил. Николай изо всех своих сил желал, чтобы было по-другому. Наоборот. Но что он мог сделать, кроме как бессмысленно, беспрестанно выговаривать свою боль вслух и страдать?! И то ли он слишком тихо произносил дрожащими губами слова молитвы, то ли Москва не самое частое и любимое пристанище Бога – Всевышний его не услышал. С первого попавшегося почтамта Николай отправил телеграммы с адресом злосчастного роддома своим родителям и родителям Майи, истратив на это последние, заработанные на продаже разного хламья в метро деньги, и ушел в неизвестность, бесследно затерявшись в огромном городе. Тогда Николаю требовалось только одно: скрыться. Раствориться. Забыть.

Голубой монитор компьютера давно погас, сменив чернотой с логотипом Windows пошлые сердечки и глупые сообщения очередного сайта знакомств. Хотелось удавиться, глядя в глубокую черноту экрана. Николай раздраженно ткнул курсором в кнопку «завершение работы», встал из-за стола и подошел к книжным полкам. До боли хотелось не думать ни о чем. Но то ли виски и кокаин были ни черту, то ли напряжение нервов оказалось за крайней чертой – ни наркотик, ни алкоголь не возымели спасительного эффекта. Снова трещала голова, опять вернулись мысли. Во что бы то ни стало нужно их подавить. Он пробежал по корешкам книг глазами, думая, что выбрать. Взгляд случайно упал на старый, порядком потрепанный том, и Николай задрожал перед ним так, словно неожиданно окунулся в ледяную воду. Это было издание Бодлера 1926 года. Удивительно, как Настя умудрилась его добыть! Однажды Николай проговорился, что лет с пятнадцати до восемнадцати Шарль Бодлер был в его понимании единственным стоящим поэтом. Потом стало не до лирики. На следующий день Настя преподнесла ему в подарок вот это. Первый том полного собрания сочинений Шарля Бодлера. Николай не без содрогания извлек книгу из надежных тисков разместившихся рядом новых, в твердой обложке, томов. Раскрыл. На него смотрело спокойное лицо некогда любимого поэта. Николай и Майю в свое время приучил читать его стихи, объясняя каждую строчку. Кажется, она не до конца понимала и не разделяла его взглядов, но всегда благодарно слушала до последнего слова. Ч-черт!

Николай прирос к полу, впившись взглядом в портрет на обложке. В глазах поэта так явно читались смертельная усталость и тоска, что становилось не по себе. Заложенная за обшлаг куртки рука придерживала грудь, словно не давая беспокойному сердцу выскочить вон. «Цветы зла», Париж, издательство «Кальман-Леви». Николай с ранней юности считал, что в глубине души и сам чем-то похож на поэта. То ли осознанием несправедливости и враждебности бытия, то ли тайным, с детства проснувшимся любопытством к исследованию порока, то ли неизвестно как перемешавшимся с лирикой цинизмом. Наугад раскрыв дышащий на ладан том, Николай аккуратно придержал страницы обеими руками, чтобы они не распались на ворох отдельных обтрепанных листков. Местами в книгу были вложены тонкие, похожие на кальку странички – не вошедшие в книгу стихотворения Бодлера, выведенные каллиграфическим почерком. И их тоже Николай когда-то знал наизусть. Настя объяснила, что бывшая хозяйка – старенькая профессор зарубежной словесности, вышедшая на пенсию и вынужденная теперь, чтобы выжить, распродавать свою библиотеку, – больше полвека назад дописала и вложила в книгу «осужденные» стихотворения «Цветов зла», которые были запрещены к переизданию. Ни Насти, ни самого Николая тогда на белом свете еще в помине не было.

Он тяжело вздохнул и прочел первые попавшиеся на глаза, строки. «La Debauhe et la Mort sont deux aimables filles…»^[2] – Николай произносил слова медленно, с трудом ворочая языком и едва шевеля губами. Дойдя до конца первой строфы, остановился. Кровь прилила к голове и учащенно запульсировала в висках, все вокруг закружилось. Он пошатнулся, втиснул потрепанный том на прежнее место и, придерживаясь за стену, вышел. Голова опять раскалывалась от боли, на душе было мерзко, тело била дрожь. Читать больше он не мог, жить, кажется, тоже.

Он дополз до кухни, выпил таблетку и побрел одеваться – на шесть вечера была назначена встреча с очередным клиентом.

О том, что в багажнике машины все еще лежит сумка с Настиными вещами, Николай вспомнил только поздно вечером и решил, не откладывая, заехать к ней на квартиру, заодно оставить свои ключи. В Москве Настя, если будет вести себя хорошо, первый раз появится через месяц-два, да и то под присмотром Стаса. То есть когда Сергей будет уверен в том, что она боится достаточно, чтобы не пытаться сбежать. Встречаться с ней еще раз в планы Николая не входило. Паспорт Насти, ее ключи, договор аренды квартиры и контактные телефоны хозяйки были переданы Сергею. А ему, Николаю, оставалось забыть.

---

2 Разврат и Смерть – родные две сестры (фр.).