Человек космоса

Хорошо, что он не понимает. Иначе было бы труднее.

Маленькой армии под названием «семья Одиссея» был нужен мальчик Телемах, а не юноша Телемах. Детская стрижка служила наследнику броней, медным панцирем, и временами дед радовался, что внуку отказано в наследственном безумии. Иначе вряд ли удалось бы удержать парня от совсем рискованных затей. Как не удалось удержать — сына. Согласись Лаэрт постричь внука во взрослые — сам того не понимая, Телемах вышел бы из-под семейной опеки, облеченный всеми обязанностями взрослого, и любой из проклятых заморышей мигом получил бы право по-взрослому оскорбиться выходками внука. Или сделать вид, будто оскорбился. Разумеется, потом нашлось бы много уважаемых людей, согласных очистить невольного убийцу от греха... А мальчика-наследника, будучи в его доме на правах гостя, трогать запретно. От такого не очищают даже в храмах.

Иногда Лаэрт думал: я не самый хороший человек в этом лучшем из миров. В такие минуты на ум приходило последнее средство. То самое, от которого не очищают в храмах. Погибни внук от рук заморышей прежде, чем решится вопрос о вторичном замужестве невестки, — у старого деда появится право мести. Его поддержат. Да, в таком случае его обязательно поддержат. Можно даже представить себе родной остров, целиком очищенный от чужаков; можно представить Лаэрта-Мстителя... Но что останется тогда?

Делать вид, будто ждешь возвращения сына?! С Запада не возвращаются.

Пока Лаэрт годами держал море в кулаке, закрывая щитом сыновнюю спину, на суше успели подрасти молодые волчата. Сыновья и внуки почтеннейших господ, кто служил в «пенном братстве» мытарями, сборщиками десятины, береговыми надзирателями... осведомителями, наконец. Да и новое поколение пастухов, не обремененных лишней честью, вроде козопаса Меланфия, кипело от раздражения: доходы упали, кладовые пусты, а честь к подолу не пришьешь! Сколько людей погублено зря! Сколько кораблей! Сколько лет!.. Обряд дарования серьги? — Пустая трата времени! Дело делать надо, а не семейному произволу потакать! Сейчас «пенные братья» тихо устранились, не желая вмешиваться в итакийские дела. Ожидали. Выйди Пенелопа замуж вторично, нового хозяина примут тем радостнее, чем быстрее он наведет порядок, изгнав в Аид смутную тень Одиссея-Невозвращенца и призрак былого Лаэрта-Пирата, на поверку оказавшегося больным стариком. Не верите? Тогда езжайте на Итаку, взгляните! Езжали. Глядели.

Едва очнувшись после ранения, Лаэрт сразу почувствовал за визитами заморышей твердую хватку родича На-вплия. Ведь являлись свататься! В гости! С изъявлениями дружбы! А гость священен. Гость в неприкосновенности. ... Даже если за спиной вслух объявили, будто Лаэрт-Отрек-шийся дал согласие на сватовство, — поди проверь, давал он его в горячечном бреду, выздоравливая после ранения, или нет! Подыми бывший басилей руку на гостей, явившихся свататься, и за ним никто не пойдет. Испуга— ются гнева богов. «Пенное братство» отвернется от сквернавца, нарушившего закон гостеприимства. Уж лучше Пенелопе избрать нового мужа... Нет. Не лучше.

Тогда устранение внука, считай, лишь дело времени. И опытный кормчий, однажды выведший «Арго» из западни, возглавил маленькую армию под названием «семья Одиссея». Сперва притвориться умирающим было проще простого. Лаэрт изредка опасался, что притворство может обернуться чистой правдой. Особенно когда ему сообщили о тихой кончине жены. Сердце зашлось острой болью, моля о ноже. О беспамятстве Эреба. Но по мере выздоровления крепкая натура брала свое. Понадобилось прибегнуть к травкам знаменитого сада и мастерству умницы Эвриклеи, дабы ежедневно выглядеть готовым в последнюю дорогу, не спеша уйти всерьез. Он знал:

Итака отрезана от внешнего мира сторожевыми кораблями заморышей — при поддержке части местных горлопанов, из молодых, да ранних, тайком рассчитывавших на заслуги пред будущим хозяином. Последний год заморыши распоясались настолько, что «пенный сбор», по-прежнему доставляемый на остров, брали себе именем Лаэрта. Иначе было не прокормить всю ораву.

Полторы тысячи человек — шутка ли?!

Летний домик Лаэрта был малым подобием родины: окружен чужими людьми. Муха не пролетит. Посторонним отказывали в посещении, ссылаясь на плохое самочувствие старика. Пускали только близких родственников, всегда тщательно обыскивая. Приставили двух лекарей. Берегли, лелеяли. Умри старик невпопад — его смерть свалят на приезжих, обвинив в покушении. Значит, осколок прошлой эпохи должен жить. До того дня, когда сможет благословить нового итакийского басилея.