Воскресение

Сковородников был материалист, дарвинист и считал всякие проявления отвлеченной нравственности или, еще хуже, религиозности не только презренным безумием, но личным себе оскорблением. Вся эта возня с этой проституткой и присутствие здесь, в сенате, защищающего ее знаменитого адвоката и самого Нехлюдова было ему в высшей степени противно. И он, засовывая себе в рот бороду и делая гримасы, очень натурально притворился, что он ничего не знает об этом деле, как только то, что поводы к кассации недостаточны, и потому согласен с председательствующим об оставлении жалобы без последствий.

В жалобе было отказано.

XXII

– Ужасно! – говорил Нехлюдов, выходя в приемную с адвокатом, укладывавшим свой портфель. – В самом очевидном деле они придираются к форме и отказывают. Ужасно!

– Дело испорчено в суде, – сказал адвокат.

– И Селенин за отказ. Ужасно, ужасно! – продолжал повторять Нехлюдов. – Что же делать теперь?

– А подадим на высочайшее имя. Сами и подайте, пока вы здесь. Я напишу вам.

В это время маленький Вольф, в своих звездах и мундире, вышел в приемную и подошел к Нехлюдову.

– Что делать, милый князь. Не было достаточных поводов, – сказал он, пожимая узкими плечами и закрывая глаза, и прошел, куда ему было нужно.

Вслед за Вольфом вышел и Селенин, узнав от сенаторов, что Нехлюдов, его прежний приятель, был здесь.

– Вот не ожидал тебя здесь встретить, – сказал он, подходя к Нехлюдову, улыбаясь губами, между тем как глаза его оставались грустными. – Я и не знал, что ты в Петербурге.

– А я не знал, что ты обер-прокурор…

– Товарищ, – поправил Селенин. – Как ты в сенате? – спросил он, грустно и уныло глядя на приятеля. – Я знал, что ты в Петербурге. Но каким образом ты здесь?

– Здесь я затем, что надеялся найти справедливость и спасти ни за что осужденную женщину.

– Какую женщину?

– Дело, которое сейчас решили.

– А, дело Масловой, – вспомнив, сказал Селенин. – Совершенно неосновательная жалоба.

– Дело не в жалобе, а в женщине, которая не виновата и несет наказание.

Селенин вздохнул.

– Очень может быть, но…

– Не может быть, а наверно…

– Почему же ты знаешь?

– А потому, что я был присяжным. Я знаю, в чем мы сделали ошибку.

Селенин задумался.

– Надо было заявить тогда же, – сказал он.

– Я заявлял.

– Надо было записать в протокол. Если бы это было при кассационной жалобе…

Селенин, всегда занятый и мало бывавший в свете, очевидно, ничего не слыхал о романе Нехлюдова; Нехлюдов же, заметив это, решил, что ему и не нужно говорить о своих отношениях к Масловой.

– Да, но ведь и теперь очевидно было, что решение нелепо, – сказал он.

– Сенат не имеет права сказать этого. Если бы сенат позволял себе кассировать решения судов на основании своего взгляда на справедливость самих решений, не говоря уже о том, что сенат потерял бы всякую точку опоры и скорее рисковал бы нарушать справедливость, чем восстановлять ее, – сказал Селенин, вспоминая предшествовавшее дело, – не говоря об этом, решения присяжных потеряли бы все свое значение.

– Я только одно знаю, что женщина эта совершенно невинна и последняя надежда спасти ее от незаслуженного наказания потеряна. Высшее учреждение подтвердило совершенное беззаконие.

– Оно не подтвердило, потому что не входило и не может входить в рассмотрение самого дела, – сказал Селенин, щуря глаза. – Ты, верно, у тетушки остановился, – прибавил он, очевидно желая переменить разговор. – Я вчера узнал от нее, что ты здесь. Графиня приглашала меня вместе с тобой присутствовать на собрании приезжего проповедника, – улыбаясь губами, сказал Селенин.

– Да, я был, но ушел с отвращением, – сердито сказал Нехлюдов, досадуя на то, что Селенин отводит разговор на другое.

– Ну, отчего ж с отвращением? Все-таки это проявление религиозного чувства, хотя и одностороннее, сектантское, – сказал Селенин.

– Это какая-то дикая бессмыслица, – сказал Нехлюдов.

– Ну, нет. Тут странно только то, что мы так мало знаем учение нашей церкви, что принимаем за какое-то новое откровение наши же основные догматы, – сказал Селенин, как бы торопясь высказать бывшему приятелю свои новые для него взгляды.

Нехлюдов удивленно-внимательно посмотрел на Селенина. Селенин не опустил глаз, в которых выразилась не только грусть, но и недоброжелательство.

– Да ты разве веришь в догматы церкви? – спросил Нехлюдов.