Воскресение

– Да, много интересного, – отвечал Нехлюдов, делая вид, что не видит иронии, а принимает это за любезность, и подошел к Крыльцову.

Наружно Нехлюдов выказал равнодушие, но в душе он далеко не был равнодушен к Новодворову. Эти слова Новодворова, его очевидное желание сказать и сделать неприятное нарушили то благодушное настроение, в котором находился Нехлюдов. И ему стало уныло и грустно.

– Что, как здоровье? – сказал он, пожимая холодную и дрожащую руку Крыльцова.

– Да ничего, не согреюсь только, измок, – сказал Крыльцов, поспешно пряча руку в рукав полушубка. – И здесь собачий холод. Вон окна разбиты. – Он указал на разбитые в двух местах стекла за железными решетками. – Что вы, отчего не были?

– Не пускают, строгое начальство. Нынче только офицер оказался обходительный.

– Ну, хорош обходительный! – сказал Крыльцов. – Спросите Машу, что он утром делал.

Марья Павловна, не вставая с своего места, рассказала то, что произошло с девочкой утром при выходе из этапа.

– По-моему, необходимо заявить коллективный протест, – решительным голосом сказала Вера Ефремовна, вместе с тем нерешительно и испуганно взглядывая на лица то того, то другого. – Владимир заявил, но этого мало.

– Какой протест? – досадливо морщась, проговорил Крыльцов. Очевидно, непростота, искусственность тона и нервность Веры Ефремовны уже давно раздражали его. – Вы Катю ищете? – обратился он к Нехлюдову. – Она все работает, чистит. Эту вычистила, нашу – мужскую; теперь женскую. Только блох уж не вычистить, едят поедом. А Маша что там делает? – спросил он, указывая головой на угол, в котором была Марья Павловна.

– Вычесывает свою приемную дочку, – сказала Ранцева.

– А насекомых она не распустит на нас? – сказал Крыльцов.

– Нет, нет, я аккуратно. Она теперь чистенькая, – сказала Марья Павловна. – Возьмите ее, – обратилась она к Ранцевой, – а я пойду помогу Кате. Да и плед ему принесу.

Ранцева взяла девочку и, с материнскою нежностью прижимая к себе голенькие и пухленькие ручки ребенка, посадила к себе на колени и подала ей кусок сахару.

Марья Павловна вышла, а вслед за ней в камеру вошли два человека с кипятком и провизией.

XII

Один из вошедших был невысокий сухощавый молодой человек в крытом полушубке и высоких сапогах. Он шел легкой и быстрой походкой, неся два дымящихся больших чайника с горячей водой и придерживая под мышкой завернутый в платок хлеб.

– Ну, вот и князь наш объявился, – сказал он, ставя чайник среди чашек и передавая хлеб Масловой. – Чудесные штуки мы накупили, – проговорил он, скидывая полушубок и швыряя его через головы в угол нар. – Маркел молока и яиц купил; просто бал нынче будет. А Кирилловна все свою эстетическую чистоту наводит, – сказал он, улыбаясь, глядя на Ранцеву. – Ну, теперь заваривай чай, – обратился он к ней.

От всей наружности этого человека, от его движений, звука его голоса, взгляда веяло бодростью и веселостью. Другой же из вошедших – тоже невысокий, костлявый, с очень выдающимися мослаками худых щек серого лица, с прекрасными зеленоватыми, широко расставленными глазами и тонкими губами – был человек, напротив, мрачного и унылого вида. На нем было старое ватное пальто и сапоги с калошами. Он нес два горшка и два туеса. Поставив перед Ранцевой свою ношу, он поклонился Нехлюдову шеей, так что, кланяясь, не переставая смотрел на него. Потом, неохотно подав ему потную руку, он медлительно стал расставлять вынимаемую из корзины провизию.

Оба эти политические арестанта были люди из народа: первый был крестьянин Набатов, второй был фабричный Маркел Кондратьев. Маркел попал в революционное движение уже пожилым тридцатипятилетним человеком; Набатов же с восемнадцати лет. Попав из сельской школы по своим выдающимся способностям в гимназию, Набатов, содержа себя все время уроками, кончил курс с золотой медалью, но не пошел в университет, потому что еще в седьмом классе решил, что пойдет в народ, из которого вышел, чтобы просвещать своих забытых братьев. Он так и сделал: сначала поступил писарем в большое село, но скоро был арестован за то, что читал крестьянам книжки и устроил среди них потребительное и производительное товарищество. В первый раз его продержали в тюрьме восемь месяцев и выпустили под негласный надзор. Освободившись, он тотчас же поехал в другую губернию, в другое село и, устроившись там учителем, делал то же самое. Его опять взяли и на этот раз продержали год и два месяца в тюрьме, и в тюрьме он еще укрепился в своих убеждениях.