Седьмой дневник

– Юрий Михайлович, – сказал я тихо и интимно, – у меня к вам есть один вопрос…

– Всё, что угодно, – распахнуто ответил он, привычно понимая под вопросом какую-нибудь просьбу. Я ни о чём просить не собирался.

– Мне уже давно говорили, – сказал я, – что в вас есть какая-то часть еврейской крови – это правда?

– Враги клевещут! – воскликнул он так жарко, что вполне мне стало очевидно, как ужасно для него такое гнусное предположение.

Я сразу ощутил, какую пакость заподозрил в этом чистом человеке, и смущённо извинился. Зря я так его расстроил, покаянно думал я, плетясь на своё место.

А ещё я вспомнил один случай, когда краткий разговор (и выпивка вослед) мне очень помогли поправить захиревшее здоровье. Мне тогда сделали довольно тяжкую операцию – нет, надо бы начать с того недолгого времени, когда я ещё томился в предоперационной палате. Нас там было человек пять-шесть, и мы лежали по своим кроватям, ожидая очереди под нож хирурга. Ко мне подошёл человек в зелёном (операционном) одеянии и сказал очень душевно:

– Игорь Миронович, я из бригады анестезиологов. Мы вас сейчас усыпим, так что пообщаться не сможем, но мы вас знаем, любим, и всё будет хорошо. Вы как себя чувствуете?

– Старина, – ответил я, – чувствую себя я плохо, начинайте без меня.

Он громко засмеялся и ушёл. А после операции ко мне в палату несколько раз заходили разные врачи, на иврите и на русском желали выздоровления и быстро уходили. А один не уходил.

– Игорь Миронович, – сказал он, когда мы остались вдвоём, – вы ничего не едите, а надо бы, уже вторые сутки пошли.

– Да неохота, – тихо промямлил я.

– Может быть, вам выпить хочется? – спросил он.

Я ожил и встрепенулся.

– А у тебя есть? – спросил я хриплым забулдыжьим голосом.

– Есть полбутылки виски, – ответил он и назвал марку моего любимого напитка.

– Так неси скорей! – сказал я радостно и бодро.

Он пошёл к дверям, а глядя ему вслед, я подумал о его несолидной молодости (немного за тридцать) и окликнул его:

– Послушай, только ты спроси какого-нибудь местного профессора, мне можно ли уже?

Он обернулся и сказал мне с укоризной:

– Что ж вы обижаете меня? Я и есть ваш местный профессор.

И принёс он полбутылки «Чивас регель», я отпил глотка четыре и ощутимо возвратился к жизни. Вечером ко мне пришёл приятель, мы с ним на балконе всё допили, там же покурили, и поправка моя двинулась стремительно.

Одна история, рассказанная мне, обогатила мой эстрадный репертуар, теперь я всюду рассказываю её всем со сцены. Я, к сожалению, не помню города, где подошла ко мне в антракте женщина и, чуть запинаясь, сказала, что мне будет интересно, как порой родители участвуют, сами того не замечая, в обогащении своих детей различной неформальной лексикой. Она смущалась явно от того, что предстояло изложить. И чудную услышал я историю.

Мы сели ужинать втроём, рассказывала женщина – мы с мужем и наша семилетняя дочь. Две недели уже дочь ходила в первый класс. И ангельским своим прелестным голоском спросила вдруг она: «Папочка, а что это такое – полный пиздец?» Отец мгновенно покраснел, вспотел, беспомощно глянул на жену и медленно ответил: «Понимаешь, ласточка, это такая ситуация, когда всё сложилось очень хуёво».

Глава научно-популярная

Мне как-то раз воочию довелось убедиться, что советские вожди врали нам про светлое будущее не так уж огульно. Случилось это в Америке, в каком-то небольшом городке штата Нью-Джерси. Меня позвали выступить в заведение странное – ну, как бы детский сад для пожилых людей. Я было хотел отказаться: зрелище старушек, мучительно пытающихся что-нибудь услышать и бессильно засыпающих в креслах, уже заранее удручало меня (когда-то я такое испытал).

– Пойди-пойди, – сказал приятель, – ты такого в жизни не увидишь.

И я согласился. В зале сидело человек триста (подвезли из двух соседних садиков) хорошо одетых, аккуратно прибранных, очень оживлённых пожилых людей. Такого прекрасного вечера не было у меня уже давно: я полтора часа общался с ровесниками моими, и взаимопонимание наше было полным. Возраст их был от шестидесяти до семидесяти с гаком (порой весьма большим). Такой однородный по возрасту состав создавал замечательное чувство единения. К тому же привезли меня чуть ли не за час, и я знал уже о буднях жизни в этом садике. Их собирали утром на автобусах и развозили по домам на закате. К их услугам постоянно были и врачи, и медсёстры – кажется, даже парикмахер. О шахматах, телевизорах, комнатах отдыха, бильярде и бассейне нечего и говорить. Экскурсии, поездки и прогулки. Согласно некой американской программе (из бюджета страны) на каждого из них в день полагалось столько долларов, что цифру я назвать не решаюсь – она очень близка к месячной пенсии какого-нибудь российского учителя. О кормёжке следовало бы написать отдельно, только лучше привести маленькую деталь: вечером каждый мог забрать с собой сумку продуктов, если дома у него не возражали против такого приношения. Начиная с пенсионного срока, такой сад доступен каждому. А любовные и дружеские страсти, которые разыгрываются в этих стенах, достойны книг и сериалов – я уверен, что они ещё появятся. Бывшие советские люди обойтись без стенгазет не могут, и они там есть. Отдельно – всякие доски с фотографиями ветеранов войны (со всеми орденами и медалями) и самодеятельность в виде живописи и рисунков. Живая и насыщенная жизнь.