Кровь пьют руками

Дым встает мне поперек горла, и некоторое время я отчаянно кашляю.

— Дом презрения? Для психов? Собирали их туда скопом, садились вокруг в кресла средь шумного бала — и презирали?

— Это Олег Авраамович так шутит, — сообщает Ерпалыч с интересом слушающему Лелю. — Можете посмеяться, автору будет приятно. На самом деле ему прекрасно известно, что означает дом призрения. Нечто вроде частной благотворительной клиники. Позднее, уже при Советской власти, к ней пристроили интернат для умственно отсталых детей. Если не ошибаюсь, он действовал как минимум до Большой Игрушечной…

— И сейчас действует. Вкупе с клиникой, — вежливо уточняет Лель.

— А, так вы нас к юродивым решили определить?! — Ерпалыч мгновенно превращается в язву двенадцатиперстной кишки. — Правильно, нам с Аликом самое там и место!

— Ну, в интернате не только юродивые, как вы их изволили величать! Там у нас разные люди есть…

— Фимка, например, — бурчу я себе под нос, но у Леля начинается мания величия: он если не Гойя, то Бетховен.

Глухой, в смысле.

Свернув на Рымарскую, машина сперва резко тормозит, а там и вовсе останавливается. Пробка. Толпа людей — человек сорок, не меньше, все в римских тогах, лавровых венках и сандалиях на босу ногу! — запрудила улицу, мешая проезду. Машут искусственными снопами колосьев, у многих на плечах глиняные кувшины с водой; женщины поголовно — с зажженными свечами, укрывают огоньки от ветра. Скандируют хором:

«Мать Светило, зять Ярило, дочь Звездило! Не злата-сребра прошу, не денег медных-бумажных, а прошу билетов продажных! Все дороги на мои пороги, во седьмом часу всех врагов зассу, люд хороший хлопнет в ладоши!» Трое мужчин постарше прилюдно мочатся на тротуар; остальные зябко восхищаются — холодно ведь, не приведи Бог, замерзнет! Жорики стоят поодаль, ухмыляются, но разгонять не спешат. И без того ясно: театр «Березиль» премьеру на удачу заговаривает. А которые облегчаются — директор театра, главреж и зав. постановочной частью.

Без этого дела никак, будь ты хоть Станиславский, хоть Шекспир самолично.

Наша «Вольво» сдает задом, сквозным двором выезжает в Классический переулок, и машина вновь набирает скорость.

— Уж не ваш ли центр эти богоугодные заведения и содержит? — упрямо возвращается Ерпалыч к старой теме. Сейчас старик не язвит, я это чувствую.

— Наш.

Лель абсолютно спокоен.

— Позвольте в таком случае полюбопытствовать, господин Лель: зачем вашему центру сия благотворительность? Опыты на душевнобольных кроликах ставите?

— Ну зачем же так, Иероним Павлович?! — кажется, Лель обиделся или искусно притворился обиженным. — Хотя… отчасти вы правы! В числе прочих исследований мы лечим несчастных душевнобольных. Применяя новые, экспериментальные методики. И результаты, смею вас заверить, изрядные! Приедете — сможете сами убедиться.

— Непременно, непременно убедимся! — заверяет нашего гида Ерпалыч. — А скажите-ка, если сохранился интернат и даже клиника — может, там у вас и еще кое-что уцелело?

— Что именно, Иероним Павлович?

— Помнится, в свое время Голицыны заложили в имении обширнейшие винные погреба с весьма и весьма ценным содержимым. Вдруг уцелел бочонок-другой? Не все в восемнадцатом разграбили?

Ерпалыч хитро щурится, пряча ухмылку в клочковатый ворот кожуха, и на сей раз я не могу понять: шутит старик или пытается выяснить что-то свое, мне совершенно неясное?

Лель долго медлит с ответом.

— Погреба-то сохранились, Иероним Павлович, мы их как подсобные помещения используем; а вот вино — увы! Вынужден вас разочаровать. Впрочем, если у вас есть карта, на которой обозначен не известный никому тайник, — я с удовольствием составлю вам компанию в качестве еще одного кладо… вернее, виноискателя!

В салоне повисает пауза, и я от нечего делать начинаю глазеть в окно. Неровная дорога изрядно обледенела, но «Вольво» идет ровно, без рывков, скорость практически не чувствуется, надо отдать должное шоферу. Да и машина небось соответствующим образом заговорена. Гляжу на спидометр. Ну, ясное дело, идем под сто двадцать при знаках-ограничителях!.. Где оберег-нелегал брал, водила?! Ладно, свои люди… Поворот. Еще один. Подъезжаем к Окружной — я даже не заметил, когда мы пересекли Полтавский шлях. Справа мелькает синий указатель с белой надписью: «На Богодухов». Чуть позади катят Фол с Папой: кентавры явно решили особо не напрягаться и не играть в догонялки. Скорее всего Пирр со товарищи также следуют за нами — но в пределах видимости не показываются.