— А ты сама где же? — спросила я у нее.
— Ой, себя я еще не доделала! Но скоро обязательно доделаю! — Она сказала это с таким воодушевлением, что я невольно улыбнулась. — Я сделаю куколку для каждого из нас. И непременно все закончу к Рождеству, и тогда все двери домика откроются, и состоится большой прием...
«Ах, — подумала я, — вот и цель проясняется».
Двадцатого декабря у Розетт день рождения. Мы никогда никакого праздника ей не устраивали. Время не слишком удачное — скоро Святки, а там и до воспоминаний о Ле-Лавёз рукой подать. Но Анук обязательно каждый год напоминает мне, что надо бы устроить для Розетт настоящий день рождения, хотя сама Розетт, похоже, ничуть не огорчится, если ничего и не будет. Для нее пока все дни волшебные, и горстку пуговиц или кусочек мятой «серебряной» бумаги она воспринимает с тем же восторгом, что и самые изысканные игрушки.
— Мам, а мы не могли бы тоже устроить прием?
— Ох, Анук. Ты же знаешь, что нет.
— А почему нет? — упрямо продолжала она.
— Ну, понимаешь, сейчас у меня слишком много работы. И потом, если мы собираемся переезжать...
— Тогда тем более. И вот что я думаю. Нельзя просто так переехать и никому даже «до свидания» не сказать. Надо действительно устроить праздник по случаю Рождества и дня рождения Розетт. Для всех наших друзей. Потому что ты сама знаешь: как только мы переедем к Тьерри, все будет по-другому, и нам тогда придется делать все так, как захочет Тьерри, и...
— Ты несправедлива, Анук, — упрекнула я дочь.
— Но это ведь правда!
— Возможно, — согласилась я.
Рождественский праздник, думала я. Словно мне и без того мало хлопот. И к тому же сейчас самая горячая пора...
— А я тебе, конечно, помогу, — уговаривала меня Анук. — Я могу, например, написать приглашения, составить меню, развесить украшения и испечь какой-нибудь торт специально для Розетт. Шоколадно-апельсиновый. Ты же знаешь, как она его любит. Можно сделать ей тортик в виде обезьянки. А еще можно устроить веселый карнавал, и пусть все оденутся как разные звери и животные. А пить мы будем гранатовый сок... и коку... и, конечно, шоколад...
Я не выдержала и рассмеялась.
— Ты, я вижу, уже все обдумала?
Анук слегка надула губки.
— Ну... подумала немножко.
Я вздохнула.
«А собственно, почему бы и нет? Пожалуй, пора».
— Ладно, — сказала я. — Получишь ты свой праздник. Анук радостно взвизгнула:
— Вот здорово! Как ты думаешь, снег уже выпадет?
— Может, и выпадет.
— А могут гости прийти в карнавальных костюмах?
— Пожалуйста. Если захотят, то конечно.
— И мы сможем пригласить всех, кто нам нравится?
— Ну да.
— Даже Ру?
Мне следовало бы догадаться. Я заставила себя улыбнуться.
— Почему бы и нет? — сказала я. — Если он все еще будет в Париже.
Мы с Анук почти не разговаривали о Ру. Я даже не сказала ей, что его нанял Тьерри и он работает всего в каких-то двух кварталах от нас. Когда о чем-то просто не упоминаешь, это не считается ложью, и все же я уверена: если бы Анук знала...
Вчера вечером я снова разложила карты. Не знаю, почему я опять их вытащила из шкатулки. Они все еще хранят запах моей матери. Я теперь так редко делаю это... я уже и поверить почти не могу...
И все же я вытащила карты, ловко перемешала их — это мастерство вырабатывается годами — и разложила по схеме «Древо Жизни»; этот вариант всегда предпочитала моя мать; фигуры на картах так и мелькают.
За стенами магазина не слышно ни завываний ветра, ни звона колокольчиков, но я все равно их слышу — легкий звон, как от камертона, и от этого звона у меня начинает ломить в висках, а по рукам пробегают мурашки.
Перевернем карты одну за другой.
Фигуры на них мне более чем знакомы.
Смерть. Любовники. Повешенный. Перемена.
Шут. Маг. Башня.
Я перемешиваю карты и пробую снова.
Любовники. Повешенный. Перемена. Смерть.
И снова выпадают те же карты, но в другом порядке, словно то, что преследует меня, слегка переменилось.
Маг. Башня. Шут.
У Шута рыжие волосы, и он играет на флейте. Он чем-то напоминает мне крысолова из Гаммельна — такая же шляпа с пером и пальто в заплатах, и смотрит он куда-то в небеса, не обращая внимания на то, что у него под ногами. Неужели он сам и открыл ту пропасть — ловушку для любого, кто бы за ним ни последовал? А может, это он сам собирается смело прыгнуть в бездну?