Леденцовые туфельки

Что же все-таки случилось? С чем связаны подобные перемены? С шоколадом, конечно. Я, например, точно знаю, что мои самодельные трюфели значительно лучше любых, сделанных на фабрике. Да и оформление покупателям тоже явно нравится больше; а поскольку Зози по-прежнему мне помогает, у меня остается даже время, чтобы ненадолго присесть и поговорить с людьми.

Монмартр — это нечто вроде деревни внутри большого столичного города; и он остается глубоко, хотя и несколько двусмысленно, ностальгическим со своими узкими улочками, старыми кафе и домиками в деревенском стиле, с побеленными стенами, фальшивыми ставнями на окнах и яркими геранями в терракотовых горшках. Обитателям Монмартра, точно выселенным на необитаемый остров, возвышающийся над суетливым и вечно меняющимся Парижем, порой кажется, что они живут в последней деревне на свете, — вот они и стремятся сохранить ее, точно некий мимолетный вздох времени, когда все казалось им проще и милее, когда двери всегда оставались незапертыми, когда любой недуг или несправедливость можно было исцелить с помощью плитки шоколада...

Но боюсь, это всего лишь иллюзия. Для большинства здешних жителей такого времени и не существовало вовсе. И они обитают в некоем полуфантастическом мире, где прошлое так глубоко спрятано под слоем их желаний и сожалений, которые они принимают за действительность, что они и сами уже почти верят в этот вымысел.

Посмотрите на Лорана, который так резко выступает против иммигрантов, а ведь его отец, польский еврей, бежал в Париж во время войны, сменил имя, женился на местной девушке и превратился в Гюстава Жана-Мари Пансона, став куда большим французом, чем настоящие французы, истинным гражданином Франции, надежным, как стены Сакре-Кёр.

Лоран, естественно, никогда об этом не рассказывает. Но Зози все знает — и, должно быть, от него самого. А взять мадам Пино с ее серебряным распятием, вечной неодобрительной усмешкой на поджатых губах и пластмассовыми святыми, выставленными в витрине ее магазина...

Да она в жизни никакой мадам не была! В молодости (по словам Лорана, которому такие вещи всегда хорошо известны) она служила танцовщицей в кабаре «Мулен Руж» и, между прочим, выступала на сцене в монашеском апостольнике, в туфлях на высоких каблуках и в черном атласном корсете, затянутом так туго, что больно было смотреть, — вряд ли можно было себе представить, что она станет торговать духовной литературой, хотя...

А наши красавцы Жан-Луи и Пополь, которые с таким знанием дела работают на площади Тертр, соблазняя дам и вытягивая из них денежки с помощью самых хулиганских комплиментов и весьма двусмысленных намеков? Их, по крайней мере с первого взгляда, вполне можно принять за настоящих художников. А ведь ни тот ни другой никогда в жизни не выставлялись ни в одной художественной галерее и не учились в художественной школе; к тому же они, при всей своей мужской привлекательности, втихую ведут себя и относятся друг к другу — хотя и совершенно искренне — как самые настоящие геи и даже собираются вступить в законный брак — возможно, в Сан-Франциско, где подобные браки заключаются гораздо чаще и не подвергаются столь резкому осуждению.

Так утверждает Зози, которая, похоже, знает все и про всех. Анук тоже знает гораздо больше, чем рассказывает мне, и вот на ее счет я начинаю все сильнее тревожиться. Раньше она рассказывала мне все. Но с недавних пор стала какой-то скрытной, беспокойной; часами прячется у себя в комнате, в выходные большую часть времени проводит на кладбище с Жаном-Лу, а вечерами подолгу болтает с Зози.

Для девочки ее возраста, конечно, естественно желать несколько большей независимости. Но в Анук появилась некая настороженность, даже холодность в обращении со мной, которой она и сама, возможно, не замечает, — вот это-то меня и беспокоит. Такое ощущение, словно тот стержень, что прежде нас скреплял, вдруг сдвинулся, пошатнулся и некий безжалостный механизм теперь медленно разводит нас в разные стороны. Да, раньше Анук рассказывала мне все. Теперь же все, что она говорит, кажется мне странно сдержанным, выверенным; а ее улыбки слишком веселы и слишком неестественны, чтобы меня успокоить.

Неужели это из-за Жана-Лу Рембо? Не думайте, я, конечно, заметила, что теперь она о нем почти не упоминает; а стоит мне это сделать, смотрит настороженно, искоса. И потом, как тщательно она теперь одевается, отправляясь в школу! А ведь раньше едва проведет по волосам расческой — и все...