Больно только когда смеюсь

Он теперь совсем запретил принимать гостей, ибо с любым гостем ведет себя так: сначала поет заунывно, как кантор в синагоге на Судный день. Мол, судьба моя горемычная, мог ли я подумать, что под старость буду о куске хлеба жестоком молить…

Когда предупрежденные гости остаются со своими кусками во рту, он начинает повизгивать и постанывать: кончаюсь вот тут на ваших, падлы, глазах!!!

Гости отводят взоры и делают вид, что это дело житейское, у них с собаками тоже всякое случается. Тогда — последний этап борьбы — эта собачья сволочь внезапно и оглушительно орет человеческим голосом. По электронке изобразить не могу. Но страшно. Как будто в темном переулке бабу за сиську схватили.

Гости подпрыгивают на стульях, куски вываливаются изо ртов на пол, Кондрат собирает урожай…

Что касается меня, то слава моя безгранична. Вот пример получасовой давности.

У нас, как ты знаешь, сейчас тяжелый период течки соседской суки, отчего старый хрен Кондрат сходит с ума в любовной горячке, и гонит нас на улицу по восемь раз в день-ночь. И вот сей момент он опять колотится в дверь, и я, тяжело вздохнув, нахлобучиваю шляпу (на улице жара), принимаюсь надевать сандалии… и… вдруг замечаю, что из решетки кондиционера с потолка прихожей капает вода!

— Боря!!! — кричу я. — Потоп!!!

Боря бросает карандаш и блокнот, в котором рисовал картинки к очередной моей книжке, хватает ведро и тряпку, начинает спасательные работы…

Кондрат между тем бьется в дверь, как безумный…

Я защелкиваю на ошейнике поводок и выскакиваю с этим прохвостом на любовное поприще…

И обреченно следуя трусцой по следам собачьей страсти, вдруг вижу, как некто с нашей улицы выносит на помойку чудесный белый кухонный столик-складень. И я понимаю, что для Евы с мужем, которым на днях мы сняли хорошую, но совершенно пустую квартиру неподалеку, — это просто находка!

— Стойте! — кричу я, мчась и придерживая шляпу и Кондрата, — вы этот столик выбрасываете?!

— Да, — отвечает мне вежливо молодой человек. — Мы сделали ремонт и выкидываем рухлядь.

— Вы не станете возражать, если я его возьму?

— Что вы! — говорит он, — напротив, нам будет только приятно, если это старье возьмет сама Дина Рубина.

И почтительно осматривает меня с моей широкополой шляпой, „а ля Максим Горький на острове Капри“, с моим, постоянно — от любви — задирающим на всех лапу Кондратом… И по мере того, как опускается его взгляд, я замечаю некоторое напряжение в его молодом лице. Я тоже опускаю взгляд и вижу, что в горячке любовной собачьей страсти, а также в свете неожиданного потопа, надев правый сандалий, я забыла надеть левый, и в данный момент стою, так сказать, на пленэре, перед благодарными читателями, в домашнем тапочке на левой ноге, в сандалии на правой, вымаливая столик с помойки.

Занавес!!!»

Глава четвертая Эти восхитительные, упоительные рожи…

«Иерусалим — Венеция Бога».

Иегуда Амихай

— ОДИН ИЗВЕСТНЫЙ ИЗРАИЛЬСКИЙ ПИСАТЕЛЬ, БЕЖАВШИЙ ИЗ ИЕРУСАЛИМА В ТЕЛЬ-АВИВ, СКАЗАЛ МНЕ, ЧТО В ИЕРУСАЛИМЕ ОН ОЩУЩАЛ СВОЮ ВТОРОСТЕПЕННОСТЬ, КАК ЕСЛИ БЫ СОЖИТЕЛЬСТВОВАЛ С ЖЕНЩИНОЙ, У КОТОРОЙ В ПРОШЛОМ БЫЛИ ЗНАМЕНИТЫЕ ЛЮБОВНИКИ, И ПОТОМУ ВСЕ ПРОЧИЕ ИНТЕРЕСОВАТЬ ЕЕ УЖЕ НЕ МОГЛИ. А КАКОВЫ ВАШИ ОТНОШЕНИЯ С ЮРОДОМ, В КОТОРОМ НЫНЕ ЖИВЕТЕ?

— Вполне домашние, уютные у нас отношения. Мне ведь все равно — когда и какие любовницы у этого города были, я не ревнива. И выходя на улицу Яффо, всегда ощущаю, что в настоящий период жизни я сама для себя — главная любовница этого города.

– ОДНАЖДЫ ВЫ НАЗВАЛИ ИЕРУСАЛИМ САМОЙ ЛЮБИМОЙ ИГРОВОЙ ПЛОЩАДКОЙ, НА КОТОРОЙ ВЕРХОВНЫЙ РЕЖИССЕР СТАВИТ СВОИ СПЕКТАКЛИ. ГДЕ-ТО У ВАС ДАЖЕ ПОМНЮ ФРАЗУ: «ЗДЕСЬ ЕСТЬ ИЕРУСАЛИМ, И Э ТОЮ МНЕ ДОСТАТО ЧНО». ЧТО ДЛЯ ВАС ЛЮБИМОЕ И ГЛАВНОЕ В ИЕРУСАЛИМЕ?

— Его толпа… Бесконечные лица, бесконечное движение этого города: промельк жестов, вспыхивающие улыбки, гримаса плача… Мгновенные, порой безумные сценки на каждом углу. Иерусалимская толпа — отдельный карнавальный аттракцион для туристов. Я не раз наблюдала, как застывали иноземные люди, попав в сердцевину яркой толпы где-нибудь на улице Бен-Иегуда.

Картинка по теме (из письма):