Больно только когда смеюсь

Лина сказала: «Ну, этот — так, красивая декорация. А вы вот взгляните на мою любимицу Шурочку, горбунью. Она не в клетке, она у меня в спальне живет».

Так я впервые увидела попугая жако. Умница, говорунья Шурочка в первую же минуту выдала мне свой репертуар. А когда в комнату вошла собака Каштан, Шурочка свесила с кровати крючковатый нос старой революционерки Розы Люксембург и прокуренным голосом проскрипела: — Каштан! Чего тебе?

У меня даже колени ослабли от потрясения.

Так появился еще один герой романа — Говард. Попугай жако.

– ЧЕМ БОЛЬШЕ ПУТЕШЕСТВУЕШЬ, ТЕМ ЛЕГЧЕ ПОНИМАЕШЬ ДРУГОЮ — СТРАННИКА, ПРОХОЖЕГО, ТУЗЕМЦА… ВЫ СОГЛАСНЫ С ЭТИМ?

— Не совсем. Скажем, так: путешествия, возможность увидеть мир во всей совокупности его прекрасных и омерзительных черт, несколько смягчают наше изначальное неприятие «другого». Воспитывают нечто вроде смирения, дают осознание того, что никогда, никогда тебе не понять до самого дна душу другого человека. Мы — разные. Мы — странные. Смиримся с этим.

Замечательный, остроумнейший Марк Твен, которому по роду занятий, да и по складу натуры, вроде, положено было понимать людей, в своих записных книжках демонстрирует поразительно смешные образцы неприятия «другого».

Например, о Франции:

«Во Франции нет зимы, нет лета и нет нравственности. За вычетом этих недостатков — прекрасная страна».

А о немцах — боже, чего только он не писал о немцах и немецком языке! Вспомните:

«Однажды какой-то бедняга, страдающий зубной болью, употребил свободное время на то, чтобы выдумать немецкий язык».

Или:

«Любое немецкое слово, если посмотреть на него в перспективе, сужается в конце, как железнодорожное полотно».

Или того лучше:

«У студентов Гейдельбергского университета принято драться на шпагах. Встречаешь человека, лицо которого исполосовано шрамами и не знаешь — то ли он ветеран многих войн, то ли просто получил высшее образование»…

Короче, если уж мы сослались на Марка Твена, придется согласиться с ним и по этому пункту:

«Когда вспоминаешь, что все мы сумасшедшие, многое становится понятным».

«Мэм, сейчас я ощупаю вашу спину…»

Нынешняя поездка по Америке выдалась напряженной и, в преддверии выборов, особенно нервной: моя персона весьма подозрительна американским службам безопасности. Израильский паспорт вкупе с моей внешностью интеллигентной арабки дают в американских аэропортах поразительный эффект. Мой багаж (бывалая и битая бесконечными дорогами сумка) перетряхивается до основания, выворачиваются пакеты с несвежей пижамой, досконально просматриваются все бутылочки с гомеопатическими каплями.

— Мэм, — строго спрашивает меня неохватных размеров мулат, — что это?

Прежде я отвечала: «драг», наблюдая вытаращенные глаза персонала. После того, как друзья объяснили мне, что «драг» означает еще «наркотики», я стала говорить: «медисин». Персонал согласно кивает, аккуратно застегивает сумку. Верит на слово?

Вообще, именно в аэропортах, на процедуре проверки пассажиров, наглядно видишь столкновение того самого прекрасного американского «прайвиси» с необходимостью обыскать подозрительного субъекта. А поскольку чуть не каждое утро я летела из города А в город Б, то лично участвовала в этой процедуре. Как особо опасного пассажира меня отсылали в отдельный отсек, где покорно я разоблачалась: кроссовки, дорожный жилет, шарфик и все, что можно отцепить, открепить и отодрать. Затем босая, с раскинутыми руками, в позе распятого Иисуса становилась на резиновый коврик, и тут начиналось поистине удивительное представление:

— Мэм, — вежливо и строго сообщала очередная чернокожая дама в форме, — сейчас я коснусь вашей правой груди.

— О`кей…

— Мэм, сейчас я коснусь вашей левой груди.

— Валяй, — вздыхаю я по-русски.

— Мэм, сейчас я ощупаю вашу спину…

Каждый раз при этом я вспоминала ребят в израильском аэропорту, их странную на первый взгляд манеру задавать идиотские вопросы, внимательно следя за реакцией пассажира:

— Скажите, ваша мама пела песни на идиш?

— Почему моя мама должна петь песни на идиш?! — вскипает дюжий русский мужик. Все в порядке, человек адекватно реагирует на вопрос. Конечно, и израильтяне, бывает, обыскивают багаж того или иного подозрительного пассажира, но случается это значительно реже. Словом, видно, что «боевая готовность номер один», в которой мы существуем ежедневно, для американцев — еще непривычная реальность.