Больно только когда смеюсь

– ЧЕМ ЗАНИМАЕТЕСЬ В СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ, ЕСЛИ, КОНЕЧНО, ТАКОВОЕ ИМЕЕТСЯ?

— Эх, хотелось бы ответить как-то оригинально, но, боюсь, я безумно скучна в этом вопросе… В свободное время, знаете… размышляю… Как это ни смешно.

Когда работается, то мысль неизбежно подчинена чему-то обязательному, она — рабочий инструмент в целевом процессе. И я сама такой вот станок по производству текстов, простите за технологический образ.

Когда же работа отпускает, то начинаешь, наконец, мысленно ощупывать мир, жизнь, какие-то пространства мировой культуры, которыми удалось на своем отрезке пути насладиться… В такие периоды я могу чуть не целый день просто сидеть неподвижно и смотреть на море или на горы, на шпиль какого-нибудь собора или просто на движущуюся толпу…

И люблю и ценю такие моменты, и всегда пребываю в отличном тонусе, даже если обдумываю что-то очень горестное.

– КТО В ВАС ПРЕВАЛИРУЕТ: ПИСАТЕЛЬ, ЖЕНА, МАМА, ДОМАШНЯЯ ХОЗЯЙКА? И ВООБЩЕ, КАКОВО ЭТО — ЖИТЬ С ЖЕНЩИНОЙ-ПИСАТЕЛЕМ? ВООБЩЕ ПИСАТЕЛЬ — ЖЕНСКОЕ ЛИ ДЕЛО, В ПРИНЦИПЕ?

— Давайте по порядку разрулим ваши сложнейшие вопросы бытия. Насчет «превалирует» — отчего же непременно превалировать? По профессии я — писатель. По биологии — мать своих детей. По обязательности характера — довольно часто готовлю обеды, иногда глажу белье, бывает, что и стираю. Я что, похожа на белоручку? Или небожительнипу? Что ж вы уж так-то беспощадно — как, мол, жить… А вот так и жить. Потихоньку…

Женщина-писатель отличается от женщины-не писателя, пожалуй, только тем, что чаще говорит своему ребенку: «Отвали, а?»

Ну и, наконец, женское ли дело. Не женское, конечно, а куда деваться? Мы и шпалы кладем.

– БЫВАЕТ ЛИ, ЧТО ВЫ ВСКАКИВАЕТЕ НОЧЬЮ И БЕЖИТЕ ЧТО-ТО ЗАПИСЫВАТЬ ЦЕННОЕ?

— Нет, знаете, ночами я сплю, есть такой грех. Впрочем, бывает, что во сне приходит решение какого-нибудь трудного сюжетного узла. Утром встанешь и запишешь, дивясь таинственной и сокрытой работе лаборатории мозга. Но по ночам не бегаю и лунатиков не жалую.

– В ЮНОСТИ ЧЕЛОВЕК МЕЧТАЕТ, ПРЕДСТАВЛЯЕТ, КАК ЖИЗНЬ СЛОЖИТСЯ, НО С ГОДАМИ ЛЮДИ ВСЕ БОЛЬШЕ ОПАСАЮТСЯ ЗАГЛЯДЫВАТЬ ВПЕРЕД, ПРЕДСТАВЛЯТЬ СЕБЯ В СТАРОСТИ. ВАМ НИКОГДА НЕ ХОТЕЛОСЬ «ЗАГЛЯНУТЬ» В СВОЮ СТАРОСТЬ?

— А моя старость у меня перед глазами, и я созерцаю ее с удовольствием: это мои родители. Маме — 85 лет, у нее превосходное чувство юмора и постоянная жажда к новому: человеку, книге, фильму, путешествию — хотя бы и в соседний магазин. И поскольку мы с мамой очень похожи, не только внешне, я надеюсь на подобную старость.

«Бойцы вспоминают минувшие дни…»

Каждый год, 9 мая, прокашлявшись с утречка, я набираю номер телефона, который набираю всегда и всюду из разных стран, в разное время суток, и, дождавшись папиного голоса, гаркаю:

— Товарищ лейтенант запаса!!! Разрешите доложить!!! Взвод построен и ждет приказа!!!

Или еще какую-нибудь белиберду. Тут неважно — что. Главное, чтобы голос был бравый, ну, и вообще. После чего мы переходим уже на мирные темы: как давление, капал ли с утра в глаза капли, что сказал ортопед… и так далее. Папе — 85. Опустив трубку, я закрываю глаза и молюсь про себя нестандартными словами: «Господи, — прошу я, — только бы и на следующий год — так же. И на следующий год!»

Первой нашей иерусалимской весной, в День Победы я забежала утром в соседнюю лавку к Шимону — поправить опустошенный накануне визитом друзей холодильник. И застала яркую в своем роде сценку. У прилавка стоял наш сосед Самуил Маркович при всех орденах и медалях, а Шимон, хозяин лавки, могучий марокканский бык лет шестидесяти, тыча пальцем тому в иконостас на груди, улыбаясь, интересовался: — А это что? Что за побрякушки?

Самуил Маркович, ни бельмеса в иврите не смыслящий, с потным багровым лицом, кричал, близкий к инфаркту:

— Не знаешь?! Не понимаешь?! Я воевал! Я до Праги дошел! Я тебя спас от фашизма, козел!!! Лично я, понял?!

Словом, я вовремя ворвалась в сцену.

— Ша, Самуил Маркович, — сказала я, — успокойтесь!

И в две минуты изложила Шимону основные вехи нашей главной войны. Самуил Маркович рядом вращал белками, отдувался, топал сандалиями, звенел орденами и вставлял реплики по-русски.

— Он одну войну воевал? — уточнил Шимон и пожал плечами: — А я четыре войны воевал, да каждый год, до своих сорока шести, в резервистах по три месяца. И никаких цацок на себя не вешаю…