Письма к Фелиции

Франц.

13.07.1913

На нашем балконе вечером очень хорошо. Сейчас я посидел там немного. Я безумно устал, сегодня утром, когда я, только еще больше измотанный бессонной ночью, понял, что пора вставать, я и вправду готов был проклинать все и вся, а себя в особенности. Если я не смогу нормально спать, когда же я смогу снова нормально писать? А если я писать не смогу, то все остальное попросту сон, причем разгаданный.

Мой новый план, разумеется, не из лучших. Наилучший план, вероятно, был бы вот какой: каким-то хитрым способом раздобыть сколько-нибудь денег и навсегда уехать с Тобой на юг, на остров или на побережье. На юге, мне так кажется, нет ничего невозможного. Жить там в уединении, питаясь зеленью и фруктами. Но не надо даже слишком глубоко в себя вглядываться, чтобы понять: я и на юг не хочу. Только неистово писать ночами – вот чего я хочу. И умереть от этого или сойти с ума, вот чего я хочу, ибо одно вытекает из другого с давно предчувствуемой неизбежностью.

А новый мой план вот какой: в квартиру, которую я для нас с Тобой подобрал, раньше мая будущего года нам не въехать, это если еще я ее получу, она в доме строительного товарищества, в которое я вступил. Поэтому, Фелиция, мы ничего не упустим, если я пока что Твоим родителям писать не стану. Оставим пока все как есть, до февраля, января или до Рождества. Ты тем временем еще лучше меня узнаешь, во мне есть еще несколько жутких закоулков, куда Ты пока что не заглядывала. Ты поедешь летом отдохнуть, и путевые впечатления, а также мои отпускные письма помогут Тебе лучше во всем разобраться. А самое главное – осенью, если только здоровье позволит, я наконец-то уступлю искусам писательства и тогда сам увижу, что со мной и во мне происходит. Я пока что так мало сделал, я совершенное ничто, может, этой осенью мне что-то удастся, щадить себя я не намерен. И тогда Ты яснее увидишь, с кем хочешь связать свою судьбу и в чем Тебе следует усомниться. Что до меня, я и тогда буду принадлежать Тебе, как ныне. Что Ты о таком плане скажешь?

Франц.

19.07.1913

С воскресенья от Тебя нет письма. И я не могу узнать, что случилось. Наверно, письмо мое Тебя обидело, ничего другого и быть не может. Но если оно Тебя обидело, тогда Ты превратно меня поняла, хотя и в это тоже трудно поверить, ведь Ты уже год меня знаешь и должна понимать, что я, будучи в здравом уме, просто не в состоянии написать хоть слово, на которое Ты имела бы причины обижаться. Ты сама говорила, что мы не должны друг на друга сердиться, и вот сама начинаешь? Фелиция, пожалуйста, напиши хоть слово, хорошее или недоброе, не усугубляй мои невзгоды еще больше, молчание – это же самая страшная кара, которую только можно измыслить.

Франц.

27.07.1913

Опять воскресенье без Тебя! Ну что за мерзкая жизнь такая! А самое скверное: Ты потому, должно быть, мне не пишешь, что превратно поняла мое срочное письмо. Но ведь письмо, которое Ты получила сегодня, все разъясняет. Да и вообще – какие могут быть между нами недоразумения? Разве я не Твой, разве Ты не моя? Или это Твой протест против того, что я по горло увяз в своем семействе? Но тем прекрасней будет рывок, которым я оттуда высвобожусь. И кто знает, кстати, что бы сталось со мной, не грейся я, горемыка худосочный, тридцать лет в этом семейном тепле?

Но все это не может быть для нас серьезным препятствием, мы должны быть вместе и будем вместе, вот только с отцом надо как-то обговорить, что, как только мы поженимся, ни один грош из его состояния не будет потрачен на наше хозяйство. Одна только мысль об этом греет мне душу.

Правда, я все еще не знаю, что Твои родители на это скажут и как побудить их высказаться.

Но прошу Тебя, Фелиция, пиши мне, если можно, каждый день, и желательно в контору, иначе писем приходится слишком долго ждать. Ты ведь знаешь это и тем не менее снова и снова (снова и снова! за последние две недели в общей сложности один-единственный раз!) пишешь мне на квартиру.

Итак – больше мужества, доверия и прочь все недоразумения!

Франц.

30.07.1913

Вчера, даже позавчера я должен был получить от Тебя письмо, Фелиция. А если уж не письмо, то в ответ на мое письмо, которое Ты получила вчера, хотя бы телеграмму. Ты не вправе оставлять меня в таком состоянии. Да знаешь ли Ты, что бы я сделал, если бы понял, что по меньшей мере в письмах покинут Тобой окончательно и бесповоротно? В течение этого страшного и прекрасного года я мучил Тебя гораздо сильней, но всегда по внутренней необходимости, никогда по воле внешних обстоятельств, как мучила Ты меня из Франкфурта и вот теперь мучишь снова. Эти визиты, эти родственники! Я не смогу даже отличить их друг от друга, и, боюсь, все они станут мне врагами, пользуясь с моей стороны полной взаимностью. Да и как иначе мне к ним относиться, ежели мимолетное удивление всего их клана или легкое недовольство по поводу того, что Тебя нет, что Ты в это время пишешь мне каких-то пять строчек, кажется Тебе куда важнее моего отчаяния во все эти ночи и дни, которые почти неразличимы для меня в сплошной череде мигреней и нервического бодрствования. Буду ли я значить для Тебя больше, Фелиция, если стану Твоим женихом официально? Но точно так же, как тогда никто не будет вправе, только потому, что у Вас гости, удерживать Тебя от писания мне писем, особенно когда письмо так необходимо мне, как было необходимо в воскресенье, – точно так же и сейчас никто не имеет на это права, а если и имеет, Ты все равно не должна за ним это право признавать. Я несчастен из-за того, что Ты мне не написала и не телеграфировала, я несчастней, чем Ты можешь себе это представить. И это не обида, Фелиция, и не недоразумение, это никак не затрагивает моей любви к Тебе, которая неприкосновенна. Это просто обоснованная скорбь.