Письма к Фелиции

Сейчас я выскажу Вам просьбу, которая поистине выглядит безумной, да я и сам не отнесся бы к ней иначе, получи я такое письмо. В то же время это и самое суровое испытание, которому можно подвергнуть добрейшего человека на свете. Итак, я прошу:

Пишите мне только раз в неделю и так, чтобы получал я Ваше письмо в воскресенье. Мне не вынести Ваших ежедневных писем, я просто не в состоянии это выдержать. К примеру, ответив на Ваше письмо, я потом лежу в кровати, с виду вполне покойно, но стук сердца отдается гулом по всему телу, оно не хочет знать ни о чем, кроме Вас. Я настолько принадлежу Тебе, что нет другой возможности это выразить, да и эта возможность слишком слаба. Но именно поэтому я не хочу знать, как Ты сию секунду одета, ибо это знание настолько выбивает меня из колеи, что я просто не могу жить, вот почему я не хочу знать, что Ты хорошо ко мне относишься, ибо в таком случае чего ради я, дурак, сиднем сижу здесь на службе или у себя дома вместо того, чтобы, зажмурив глаза, броситься в поезд и раскрыть их лишь подле Тебя. Увы, тому, что я всего этого не делаю, есть причина, и скверная, очень скверная… – короче, я едва здоров для жизни в одиночку, но не для жизни в браке и тем паче не для отцовства. Однако, читая Твои письма, я как будто способен даже непредвиденное предвидеть и непреодолимое преодолеть.

Будь у меня уже Твой ответ! Как же омерзительно я Тебя мучу, как принуждаю в спокойной Твоей комнате читать это послание, хотя ничего более отвратительного еще не ложилось на Твой письменный стол! Воистину, мне кажется иногда, что я будто призрак, присосавшийся к Твоему сулящему счастье имени! Ну почему я не отослал свое субботнее письмо, в котором заклинал Тебя никогда больше мне не писать и сам дал Тебе такое же обещание! Бог ты мой, ну что меня удержало, что помешало его отправить? Все было бы хорошо. А сейчас разве есть еще мирное решение? Поможет ли, если мы станем писать друг другу только раз в неделю? Нет, лишь несильную боль можно было бы исцелить такими средствами. Предвижу – я и воскресные эти письма не в состоянии буду выносить. А потому, наверстывая то, что упущено было в субботу, в конце этого письма, из последних пишущих сил, прошу Тебя: оставим все это, если нам дорога наша жизнь.

Кажется, я опять хотел подписаться «Твой»? Нет ничего лживее такой подписи. Нет, свой и вечно только себе преданный, вот кто я такой и с таким собой должен пытаться сжиться.

Франц.

13.11.1912

Жалкая попытка послать вдогонку преступным словам невинные розы! Но так уж все устроено: для того, что способно уместиться в одном-единственном человеке, внешний мир слишком мал, слишком однозначен, слишком правдив. – Пусть, но тогда этот человек должен по крайней мере попытаться помочь своему визави, от которого он так зависим, снова прийти в чувства. – Даже тогда, когда это совершенно невозможно и менее всего уместно?

14.11.1912

Любимая, любимая! Если мир вмещает столько доброты, то нечего бояться, не о чем беспокоиться. Пришло Твое письмо – я как раз сидел у начальника, и мы обсуждали страхование карьерных разработок полевого шпата, – с прежней дрожью в руках я схватил заветный конверт, а на начальника уже смотрел как на привидение. Но, едва прочтя письмо два-три раза, я вдруг настолько успокоился, как давно уже не мечтал, о чем третьего дня ночью даже молился. Не Твой конверт (конечно, это неправильно, конверт письма, вот как это должно называться, но «Ты» и «Твой» так и норовят вырваться на бумагу) – не конверт письма с успокоительными строчками оказал такое действие, строчки я прочел лишь позже, а содержание письма и вовсе должно было меня потрясти, ведь чем больше получаешь, тем больше надо бояться на этой ненадежной, вращающейся Земле, – всему причиной только «Ты», оно единственное дало мне опору, это «Ты», слово, за которое я готов на коленях Тебя благодарить, слово, исторгнутое из меня беспокойством о Тебе, и вот Ты спокойно возвращаешь мне его в ответ. Ты, любимая! Значит, я могу теперь быть в Тебе уверен? «Вы» – оно какое-то скользкое, проскакивает, как на коньках, вот-вот юркнет в промежуток между двумя письмами, и нет его, приходится гнаться за ним письмами и мыслями, с утра до вечера, и ночью тоже, но «Ты» твердо стоит на ногах, оно останется, как Твое письмо, которое передо мной, вот оно, никуда не денется и снова и снова позволяет себя целовать. Какое слово! Так, совсем без зазора, ничто не сплачивает людей друг с другом, даже если у них, как вот у нас с Тобой, в распоряжении только слова.