Пасынки восьмой заповеди

Аббат умолк и потупился.

— Он сам несчастен. И страдает, — против воли вырвалось у Марты, и Ян снова поднял на нее удивленный взгляд. — Я видела его глаза, когда он заставлял Седого становиться волком, и еще, когда он… он показывал мне… Скажи, Ян, это было на самом деле? Постоялый двор в Казимеже, пьяная драка нищих, и ты — в мирском платье, похож на купца, сидишь с толстой девицей на коленях и пинаешь сапогом одноногого бродягу? Было?!

— Откуда?! — задохнулся Ян. — Откуда… ты посмела?!

— Нет, я не крала это у тебя. И в том трактире не была. Все это показал мне он, Великий Здрайца. Так это правда?

— Правда, — сухо сказал аббат и отвернулся.

— Тогда, может быть, правда и другое…

— Что — другое? Что еще он показал тебе из моего грязного белья?! — зло бросил Ян, в эту минуту совсем не похожий на прежнего святого отца, кладезь кротости и всепрощения.

— Нет, речь шла не о тебе, Яносик. Шафляры, батька Самуил — и Михал. Они долго говорили, спорили, все больше горячились; потом Михал схватил отца за грудки, а тот… Вот так умер наш отец, Яносик! А Мардула-разбойник еще раньше обвинил Михалека в смерти Самуила-бацы. Может, и это правда?!

— Правда, — раздался сзади хриплый голос.

Михал стоял совсем рядом. Лицо воеводы было в грязи, на лбу ссадина, рейтузы порваны и измазаны в запекшейся крови…

— Правда, — кивнул он, когда Марта и Ян разом обернулись к нему. — Да не вся. Что ж, придется рассказать. Чуял я, что рано-поздно не миновать мне этой исповеди, — вот, видать, времечко и настало…

В чумазом детстве шалопай и задира Михалек Ивонич нечасто обременял себя раздумьями о собственной и чужих судьбах, а также о своем воровском таланте. Талантом этим, кропотливо взлелеянным старым Самуилом, Михалек пользовался направо и налево без зазрения совести — за что не раз бывал бит батькиным кнутом. И правильно: дабы на глупости дар свой не растрачивал, не таскал без нужды что ни попадя и не вызывал у людей подозрений в связи с нечистой силой.

Наука батьки Самуила явно пошла впрок, и когда Михал Ивонич, в скором времени провинциальный шляхтич Михал Райцеж, покидал ставшие ему родными Шафляры, он уже твердо знал, чего хочет, и каким образом сможет этого добиться.

Он добился.

Но только с некоторого времени в голову Михала Райцежа, мастера клинка и известного в Европе дуэлянта, начали настойчиво стучаться всякие мысли, которых в оной голове ранее не водилось.

Пан Михал неожиданно ощутил себя ущербным. Да, он стал шляхтичем, учеником выдающихся фехтовальщиков, знатоком ратного дела — но для Михалека его мастерство было таким же краденым, как и титул, таким же фальшивым, как и его королевские грамоты, добыто точно таким же обманом, как и родовое имя!

А Михал хотел настоящего.

Своего!

Он был уверен, что сможет добиться и этого. Не обманом, а честной службой, не воровством, а упорным трудом и собственными учениками он окончательно заслужит уважение других — и наконец-то сможет уважать сам себя!

Так Михал осел в Висниче.

И действительно пришелся ко двору. Его быстро полюбили гайдуки, его оценил Ежи Любомирский, граф Висничский и нынешний фаворит короля; даже долго присматривавшийся к молодому преемнику прежний воевода Казимир Сокаль все чаще одобрительно хмыкал в усы, глядя, как Михал самозабвенно оттачивает свое мастерство, привезенное из далеких Тулузы и Флоренции; да и изнурительные уроки самого пана Казимира не пропали даром. Всем был хорош новый воевода: и не стар еще, и собой красив, и дело свое знает отменно, и строг по совести, и мир успел повидать; разве что горяч не в меру — но какой рубака в его-то годы бывал холоден? Сам пан Казимир в молодости… охо-хо, жизнь наша грешная!..

Так что когда Михал попросил у Сокаля руки Беаты, единственной дочери пана Казимира, овдовевшего лет семь тому назад — старый воевода, уже давно видевший, к чему дело идет, и не подумал возражать.

Женился Михал по любви. Беата стала первой и единственной женщиной, в присутствии которой Михал Райцеж на время забывал о выпадах, позициях, заточке оружия и других премудростях военной науки, ремесла, искусства — давно ставшего смыслом его жизни.

И поначалу Михал был искренне счастлив.

Но прошло совсем немного времени, и в ревнивую, источенную сомнениями и лишь недавно, казалось, обретшую долгожданный покой душу нового воеводы начали закрадываться смутные, но от этого не менее черные подозрения.