151 эпизод ЖЖизни

Слава Богу, потому что нет и уже не может быть никакого полноценного тоталитаризма. И масштабного, размашистого авторитаризма тоже. При беспримесной тотальной власти поэты, артисты, режиссеры собеседуют с вождями, когда вожди желают побеседовать. И только без посторонних. Беседы могут быть и раболепными, как в случае Фадеева, и замысловато-смелыми, как это было с Пастернаком, вступившимся за Мандельштама и предложившим Сталину поговорить о вечности. Но жанр остается неизменным. Вы отвечаете, когда мы спросим. Когда мы говорим, вам следует молчать. Что именно мы скажем, велим казнить или миловать, мы и сами ещё не решили. А при смягчившемся авторитарном строе художникам велят явиться для публичной порки, всыпают им по первое число, но оставляют жить и действовать. Так вел себя Хрущев в Манеже и на встрече с молодыми писателями. Ничего подобного сегодня нет. И, повторяю, быть уже не может.

Но, увы, в действительно развитых, действительно свободных странах (при всем их неизбежном несовершенстве в других областях; рая на земле никто не обещал) публичный диалог правителя с художником возможен только по конкретным поводам. Не по общеполитическим и не по внутрикультурным. Не может быть предметом встречи судьба кинематографа вообще, а целью – просьба дать немного денег на журналы. Нужен четкий и определенный повод, наличие вопроса, решение которого немыслимо без взаимодействия двух сторон полноценного общества. Власти, наделенной полномочиями через систему честных выборов. И сообщества людей искусства, которые приходят к ней поговорить не о своем – об общем. Для остального есть митинги и демонстрации, выступления в открытых медиа, искусство убеждать аудиторию, которая потом пойдет на выборы и прокатит политиков, которые к вам не прислушались. Если сочтет ваши доводы весомыми.

Казалось бы, субботний разговор – как раз из этого разряда. Не про свое. Не про цеховое. Про помощь страдающим детям. Сам Бог велел добиться у премьера обещания убрать налоги с выплат на лечение; артисты пришли не как люди театра, а как люди милости и боли.

Но в том и дело, что больны не только дети; больна политическая система, в которой закупорен кровоток. Нет возможности освободить «большие» медиа от политической цензуры, остановить строительство Газоскреба, прекратить разгромы мирных «маршей несогласных» и даже заявить об этом громко, чтобы все услышали, если не протырился на самый верх и не использовал встречу с первыми лицами – для продавливания посторонней темы, не имеющей касательства к благотворительности.

И Шевчук, и Басилашвили прекрасно понимали, что выходят за рамки формата, но перешагивали грань. Не потому, что хотели досадить собеседнику. А потому что иначе не могли решить свою гражданскую задачу. И это неизбежно там, где отсутствует реальная демократическая конкуренция, уничтожены рычаги непрямого воздействия на политику; чтобы попытаться сдвинуть дело с мертвой точки, ты должен либо добиваться краха системы (что совершенно нереально), либо требовать вмешательства первых лиц.

Архаическая форма и новаторское содержание. Ветхая система и современное, независимое поведение. Невозможное в тоталитарном прошлом. Неуместное в демократическом будущем, пока весьма туманном. Но мы живем здесь и сейчас. И действуем по обстоятельствам.

Кто верит, что возможен разлом устаревшей системы, исторически быстрый, причем без обвала в социальную пропасть, тот ставит на бойкот и на фигуру умолчания. Кто считает, что впереди очень долгий путь сквозь пелену противоречий (которые все-таки лучше тотальной цельности), тот будет говорить с властями – о чем считает нужным, невзирая на лица. И что-то мне подсказывает, что истории, подобные субботней, будут происходить все чаще. Потому что мы, кажется, дозрели до мысли, не впервые, но очень четко выраженной Шевчуком: премьер и президент – не цари; они – чиновники самого высокого ранга, нанятые обществом на определенный срок. Так что – почему с ними и не поговорить.

Вот уровень! Вот радость! Здесь есть и точность и мудрость. А возможно, и та свобода и широта взглядов, которой не хватает мне как одинокому, а порой – совсем одинокому художнику (остающемуся при своём мнении и на прежнем рубеже).

3 июня

У меня сегодня хорошее, ироничное и несколько язвительное настроение. В качестве эпиграфа, а может, и послесловия к прежним дискуссиям хочу привести короткий анекдот. Мне он чертовски понравился. Умный, тонкий и на уровне литературы. Хотя, может быть, многие его уже и слышали. «Когда Робин Гуд встречал людей среднего достатка, он впадал в ступор».