Мальчик с голубыми глазами

Но откуда Голубоглазому было знать, что однажды именно она приведет его сюда? И разве мог кто-нибудь догадаться, как близки они будут, даже не подозревая об этом, — жертва и хищник с тесно переплетенными судьбами, словно побег розы, проросший сквозь человеческий череп.

КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕ

ClairDeLune: Мне ну очень понравилось развитие сюжета. Там есть продолжение?

Chrysalisbaby: чесслово ты это взаправду — насчет цветов? И как долго ты принимал участие в исследовании?

blueeyedboy: Не так долго, как ты думаешь

О Рад, что тебе понравилось, Крисси!

Chrysalisbaby: ах душшшка (обнимаю).

JennyTricks: (сообщение удалено).

6

ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ ALBERTINE

Время: 00.54, воскресенье, 3 февраля

Статус: ограниченный

Настроение: никакое

Когда умер мой папочка, я выплакала целую реку слез. Стоило мне услышать печальную песню, и я заливалась слезами. Я плакала над мертвыми собаками и над телевизионной рекламой, плакала в дождливые дни и по понедельникам. Так почему же я ни слезинки не пролила по Найджелу? Конечно, «Реквием» Моцарта или «Адажио» Альбинони помогают «открыть шлюзы», но ведь это не настоящее горе — это потакание собственным слабостям, как раз то, что предпочитает Глория Уинтер.

Некоторым людям нравится подобная показуха. Они любят демонстрировать собственное горе. Похороны Эмили и были самой настоящей показухой. Горы цветов и игрушечных мишек; люди открыто рыдали прямо на улице. Вся нация оплакивала что угодно — но только не умершую девочку. Может, утрату собственной невинности, или нечистоплотность тех, кто все это сотворил, или всем свойственную жадность, из-за которой в конце концов и погубили Эмили. Феномен Эмили Уайт, столько лет вызывавший лишь звуки победоносных фанфар, закончился жалким хныканьем, маленьким надгробным камнем на кладбище Молбри и витражом в церковном окне, за который заплатил доктор Пикок, к огромному возмущению Морин Пайк и ее подружек, считавших неприличным, что этот человек хоть как-то оказался связан с церковью, с Деревней и с Эмили.

Теперь никто об этом даже не вспоминает. И меня наконец почти оставили в покое. В Молбри я невидима и наслаждаюсь своей незначительностью. Глория называет меня бесцветной; я как-то подслушала их с Найджелом разговор по телефону, еще в те дни, когда они друг с другом общались.

— Просто не представляю, сколько это будет продолжаться! — воскликнула Глория. — Она ведь такая жалкая и совершенно бесцветная. Я понимаю, тебе наверняка ее просто жаль, но все же…

— Ма, мне вовсе ее не жаль!

— Да нет, конечно же, тебе жаль ее. Что за чушь…

— Ма. Еще одно слово, и я вешаю трубку.

— Ты жалеешь ее, потому что она…

Щелк.

А один раз я услышала в «Зебре» такую фразу: «Бог знает, что он нашел в ней! Он жалеет ее, только и всего».

Как мягко! Какой вежливый скептицизм! Какое неверие в то, что такая, как я, способна не только вызвать сочувствие, но и привлечь внимание мужчины! Просто Найджел всегда считался привлекательным, а я — в определенной степени ущербной. У меня имелось прошлое, и уже этим я была опасна. А Найджел — душа нараспашку — все о себе рассказал в ту ночь, когда мы лежали на вереске и смотрели на звезды. Он умолчал лишь о том, почему всегда носит черное; уже потом Элеонора Вайн обратила мое внимание на эту деталь. И впрямь была бесконечная череда черных джинсов, черных курток, черных маек, черных туфель. «Их легче стирать, — пояснил он, когда я наконец об этом спросила. — Можно все класть вместе».

Звал ли он перед смертью меня? Понимал ли, что это я во всем виновата? Или мир для него вдруг превратился в мутное пятно, когда он совершил тот единственный поворот в никуда? А ведь вначале ничто не предвещало трагедии. Мы были как дети. Мы были невинны. Даже он был невинен — по-своему, конечно. Этот Голубоглазый, что преследует меня во сне…

Возможно, вчера именно чувство вины вызвало у меня тот приступ паники. Да, это моя вина, еще усталость и нервы — вот и все. Эмили Уайт давно нет. Она умерла, когда ей было девять лет, и никто ее не помнит, даже папочка, даже Найджел — никто.

Но кто же теперь я? Не Эмили Уайт. Я не стану, не могу стать Эмили Уайт. Как не могу снова стать и самой собой — теперь, когда нет ни папочки, ни Найджела. Возможно, я могу быть просто Альбертиной, этим ником я пользуюсь в Интернете. В Альбертине, право же, есть нечто очень милое. Милое и ностальгическое, она похожа на одну из героинь Пруста. Не знаю, почему я выбрала это имя. Возможно, из-за Голубоглазого, по-прежнему скрывающегося в самом сердце этой истории, которую я столько лет стараюсь забыть…