— Ах это ты, Глория? — воскликнула миссис Электрик в своей обычной ядовито-сладкой манере. — Как чудесно! Очень рада тебя видеть! Прекрасно выглядишь. Как у Бена успехи в школе?
Мать остро на нее взглянула и сказала:
— У него все просто отлично! Наш частный преподаватель говорит, что он мальчик одаренный…
У миссис Электрик тоже был сын, и всем в Молбри было известно, что как раз одаренным он не является. Он не блистал никакими способностями; пытался поступить в Сент-Освальдс, но ему это так и не удалось, затем та же неудача постигла его при поступлении в Оксфорд, несмотря на занятия с частными преподавателями. Все вздыхали: какое ужасное разочарование для матери! Ведь миссис Электрик питала такие надежды!
— Вот как? — ответила она.
Для Голубоглазого эти слова прозвучали так, словно ему дали попробовать новую зубную пасту с морозным привкусом.
— Да, Бенджамин теперь занимается с частным преподавателем. Будет поступать в Сент-Освальдс.
Голубоглазый скорчил гримасу и тут же прикрыл лицо рукой, но мать успела заметить и добавила:
— На казенный кошт, конечно.
Это было уже несколько ближе к истине, хотя пока что поступление Бена в Сент-Освальдс оставалось под большим вопросом. Ведь доктор Пикок предложил заниматься с Беном лишь в качестве платы за участие мальчика в его научных исследованиях.
И все же на миссис Электрик это произвело неизгладимое впечатление, чего, собственно, мать Бена и добивалась.
Впрочем, в тот момент Голубоглазому было не до миссис Электрик. Он изо всех сил боролся с тошнотой, которая накатывала на него волнами, принося с собой запахи рынка и грязно-коричневую вонь витаминного напитка — вонь раздавленных помидоров, у которых на трещинах уже появилась белая плесень, подгнивших яблок («Там, где яблоко коричневое, там самая сладость и есть», — утверждала мать), почерневших бананов и пожухших капустных листьев. И дело было не только в воспоминании о той встрече, и не только в цокоте каблуков миссис Электрик по булыжной мостовой, и не только в ее голосе с аристократически четким произнесением каждого слова…
«Это не моя вина, — уговаривал он себя. — Я совсем не плохой. Правда, правда».
Но от этого тошнотворный запах никуда не исчезал, как не исчезали и те краски, и та боль в виске. Наоборот, ему становилось все хуже; так бывает, когда, случайно увидев на проезжей части чье-то сбитое и расплющенное тело, испытываешь непреодолимое желание вернуться и рассмотреть как следует…
«Синий — это цвет убийства», — подумал вдруг Голубоглазый, и тошнотворное, паническое ощущение немного отступило. Тогда он представил себе, как миссис Электрик лежит мертвая на столе в морге и к большому пальцу ноги привязана табличка с надписью, точно поздравительная открытка к рождественскому подарку. Стоило ему такое вообразить, как мерзкая вонь ушла, а головная боль, постепенно стихая, превратилась в тупую, но терпимую ломоту, и краски вновь стали ярче, но отчего-то смешались и слились в один-единственный оттенок синего — голубоватый, как цвет кислорода, как цвет зажженной газовой горелки, как цвет кожи ребенка, умершего от асфиксии…
Наконец Голубоглазый попытался улыбнуться. Ничего, уже неплохо. И запах гниющих фруктов почти испарился. Впрочем, через определенные промежутки времени этот запах возвращался регулярно в течение всего детства, как и воспоминание о тех словах, которые мать сказала в тот день миссис Электрик:
— Бенджамин — хороший мальчик. Мы так гордимся Бенджамином.
Голубоглазый всегда испытывал одну и ту же тошнотворную уверенность, что никакой он не хороший, что он совершенно испорчен, извращен до мозга костей, но что еще хуже — ему нравится быть таким…
Наверное, он уже тогда знал…
Что однажды убьет ее.
ClairDeLune: Очень хорошо, Голубоглазый!
Chrysalisbaby: потрясно ты такой классный
JennyTricks (сообщение удалено).
JennyTricks (сообщение удалено).
10
Размещено в сообществе: badguysrock@webjournal.com
Время: 21.43, понедельник, 4 февраля
Статус: публичный
Настроение: смутное
Музыка: Murray Head, So Strong
В тот год все менялось только от плохого к худшему. Мать на всем экономила, денег постоянно не хватало, и никто и ничто на свете, даже Бенджамин, не могло ее порадовать. У миссис Уайт она больше не работала, а если та в кои-то веки подходила на рынке к ее прилавку, мать притворялась, будто не замечает ее, и старалась сделать так, чтобы миссис Уайт обслужил кто-то другой.