Зоя

Их собственный дом на Лонг-Айленде готовы были купить примерно за те же деньги, что и автомобили.

Адвокаты Клейтона советовали Зое не торговаться.

«Никербокер»^[5] почти ежедневно сообщал о новых скандалах. Автором этих скандальных хроник был Мори Пол; в то, о чем он писал, трудно было поверить: женщины высшего света становились горничными и продавщицами. Некоторым, правда, удалось избежать банкротства; но, когда Зоя смотрела теперь с улицы на свой дом, особняк казался мертвым. Зоины слуги тоже ушли, за исключением няни, которая присматривала за детьми. Саша, судя по всему, до сих пор не понимала, почему исчез Клейтон; Николай же стал задумчивым и тихим и постоянно спрашивал мать о том, где они будут жить, когда продадут дом. Эти вопросы свели бы Зою с ума, если бы ей не было жалко сына. В свое время она ведь тоже боялась русской революции. Его глаза были как бездонные зеленые озера, полные боли и тревоги. Когда он смотрел, как она укладывает в спальне свои самые скромные платья, он был похож на маленького опечаленного мужчину. Ей казалось, что изысканные вечерние туалеты от Пуаре и Шанель, Ланвена и Скьяпарелли ей теперь ни к чему, она связала их в узел и отдала няне, чтобы та продала их в вестибюле гостиницы «Плаза», — она шла на подобное унижение ради детей: на счету был каждый цент.

В конце концов они продали дом со всей обстановкой, с картинами, персидскими коврами, фарфором и хрусталем. Увы, вырученной суммы едва хватило, чтобы заплатить долги Клейтона и прожить еще несколько месяцев.

— Нам ничего не останется, мама? — Николай печально огляделся по сторонам.

— Только то, что потребуется в новой квартире.

Зоя целыми днями ходила по городу, заглядывая в кварталы, в которых никогда не бывала прежде, и наконец нашла две маленькие комнатки на Семнадцатой Западной улице. Это была крошечная квартирка с двумя окнами, выходящими на глухую стену соседнего здания. Мало того, что квартира была маленькой и темной, в ней еще стоял отвратительный запах помойки. В течение трех дней Зоя с помощью няни и старого негра, которого она наняла за доллар, переносили туда вещи. Они перенесли две кровати, стол, небольшой диван из ее будуара, один небольшой ковер и несколько светильников. А еще она повесила картину Наттье, которую Элси де Волф недавно привезла им из Парижа. Она боялась показать новое жилье детям, но в конце ноября дом на Саттон-плейс был продан, и спустя два дня они со слезами распрощались с няней.

Стоя в мраморном зале, Зоя смотрела, как та целует Сашу; они все плакали.

— Мы когда-нибудь вернемся сюда, мама? — Николай храбрился, но подбородок у него дрожал, а в глазах стояли слезы. Зое очень бы хотелось избавить сына от этих страданий, она взяла его маленькую ручку в свою, запахнула потуже свое демисезонное пальто и ответила:

— Нет, дорогой, не вернемся.

Она уложила почти все их игрушки и коробку книг для себя, хотя сосредоточиться на чем-то ей теперь было трудно. Кто-то подарил Зое «Прощай, оружие!»

Хемингуэя, но книга так и лежала непрочитанной на ее ночном столике. Она с трудом могла думать, не то что читать, к тому же надо было заниматься поисками работы. Если повезет, то денег, оставшихся от продажи дома, хватит всего на несколько месяцев. Теперь все обесценилось: все продавали дома, меха, антиквариат и драгоценности. Цены устанавливали те, кто еще мог что-то купить, и рынок был переполнен когда-то бесценными, а теперь грошовыми вещами. Казалось невероятным, что еще существуют те, кого не коснулся крах, и «Никербокер» продолжал сообщать об их свадьбах, приемах и балах. Еще оставались люди, которые каждый вечер танцевали в «Эмбасси-клаб» или в казино «Сентрал Парк» под музыку Эдди Дачина. Когда же Зоя с детьми в последний раз спускалась по парадной лестнице с чемоданами, а Саша держала в руках свою любимую куклу, ей казалось, что она уже никогда не будет танцевать. И, словно это случилось только вчера, она не могла думать ни о чем, кроме пылающего дворца на Фонтанке… фигуры матери в ночной рубашке, охваченной пламенем, и Евгении Петровны, которая вела ее черным ходом к Федору и ожидавшей их тройке.

— Мама! — Саша обратилась к ней, когда они садились в такси, а Николай махал рукой няне, которая стояла на тротуаре и плакала. Она собиралась погостить у друзей, и ей уже предложили работу в семье Ван Алене в Ньюпорте. — Мама, скажи, пожалуйста… — Саша настойчиво дергала ее за рукав, в то время как Зоя с потухшими глазами и окаменевшим лицом давала шоферу их новый адрес. У нее было такое чувство, будто она снова расставалась с Клейтоном… с домом, в котором они жили вместе… с жизнью, которая была такой легкой. Десять лет пролетели как мгновение; глаза Зои наполнились слезами — как ей сейчас не хватало его! Она откинулась на сиденье и закрыла глаза — так сильно она страдала.

---

5 Knickerbocker — псевдоним репортера, ведущего светскую хронику; первоначально — потомок голландских переселенцев; житель Нью-Йорка.