Синдикат

Единственно, что колючкой застряло в памяти: когда мы с Ной Рувимычем проходили первым этажом Синдиката к выходу, из дверей своего кабинета выглянул Яша Сокол, схватил меня за руку, втянул наполовину внутрь и быстро, горячо прошипев в лицо: – Только не “Пантелеево”!!! – отпустил руку... и я ускорила шаги, чтобы поравняться с Ной Рувимычем...

Затем меня усадили в машину и повезли, не переставая говорить тоном доверительным, серьезным... И очень он мне нравился – неброской элегантностью, негромким интеллигентным голосом и подчеркнутой неторопливостью движений.

– Понимаете, дорогая, – говорил Ной Рувимыч, – вы, без сомнения, уже поняли, что в Синдикате-то, по большому счету, делать и нечего. Скажем прямо, никакой истовой работой цели достигнуть невозможно. Люди восходят или не восходят совсем не потому, что некий синдик устраивает какой-то семинар, а другой – валяет дурака и пьянствует. Все знают, когда и почему птицы перелетают с места на место, а животные переходят на другое пастбище... И я рад, что когда-то с моей, не буду скромничать, подачи был создан ваш департамент. Ведь, в каком-то смысле, Синдикат организация скорее представительская. Вы согласны со мной?

– Мне, на моей должности, было бы обидно с вами согласиться... – искоса взглянув на него, ответила я. – Но кое в чем вы правы...

– Ну вот, я рад... Далее: поскольку нет реального ежедневного рабочего производства, нет, так сказать, продукта деятельности, то любой самодур, попавший в Синдикат на руководящую должность, может изменить организацию до неузнаваемости, что случалось не раз... Поэтому наша задача, как это ни смешно, – ставить задачи. Ставить цели... И достигать их... Я бы хотел рассказать вам об одной моей гениальной задумке... Впрочем, успеется...

Ной Рувимыч оказался виртуозом вождения. Мой Слава тоже лихо объезжал пробки, нарушал все правила и совершал все мыслимые и немыслимые трюки, чтобы довезти меня вовремя. Но Клещатик проделывал все это с элегантной неторопливостью, легко, даже нежно, успевая поглядывать и на дорогу, и на собеседника справа, и на часы, и на крякающий мобильник.

...Закрытый клуб “Лицей” размещался в старинном особняке на Спиридоновке.

Я уже слышала от кого-то из знакомых об этом заведении, а может быть, читала в “Комсомольце”. Дизайнеры, особо не мудрствуя, просто воссоздали внутри обстановку пушкинской эпохи.

Нас провели на второй этаж за столик... нет, за стол, – там всего стояло пять основательных, старинных круглых столов, накрытых белыми, твердыми на ощупь скатертями.

– Как вы относитесь к морским утехам? – спросил Ной Рувимыч, усаживаясь. – Здесь изумительно готовят гребешки. Здешний повар разыскал среди бумаг Вяземского один старинный рецепт и...

– О, нет, гречневую кашу, пожалуйста...

В то время я уже подсела на диету знаменитого доктора Волкова, о чем и поведала сочувственно кивающему Ною Рувимычу и странно вертлявому официанту, который подскакивал, поддакивал, восклицал, пришаркивал ножкой, – и, на мой взгляд, вел себя совсем “не в тон” такому тонному заведению. К тому же он мне сильно кого-то напоминал...

Ной Рувимыч заинтересовался модной диетой и сразу же записал координаты светила в свой электронный – я еще не могла привыкнуть к этому новому для меня, безобразному слову – органайзер.

– Ну а я, пока еще на свободе, если позволите, закажу себе... – он задумчиво листнул карту вин... Не оборачиваясь, спросил официанта: – Что у нас сегодня из испанских?

Тот обрадовался, подпрыгнул, выбросил правую руку в сторону, словно собрался стихи читать, и воскликнул: – легендарное Pagos – Mas La Plana из верхней серии, урожая восемьдесят первого года!

– Ну вот и отлично... Значит, бокал Пагоса... гребешки в соусе “Рикки Мартин”... только скажи, чтоб не слишком грели... М-м-м... супчику, скажем... консоме “Сицилия”... ну, и “Тобико”, пожалуй, – и мне, сладострастно улыбаясь: – Вы знаете, что такое здешний “Тобико”? Это потрясающе нежный жареный морской язык с соусом “Лайма” и с икрой летучей рыбы... Да! – это уже официанту, – и креветок, конечно!

Официант, припрыгивая, убежал с заказом... Я проводила его глазами и сказала:

– Этот юноша... он несколько странен, со своими ужимками, с этими бакенбардами... вы не находите?

– Ну, ему так полагается... – сказал Ной Рувимыч. – Вы узнали его?

– ...что-то очень знакомое в лице...

– Это Кюхельбекер, – продолжал он спокойно, – пылкий Кюхля... Вот он и восторгается каждым заказом. А соседний столик, взгляните, обслуживает Дельвиг... Этот поосновательней будет... Образ другой... А вы, ай-яй-яй, и Пущина не узнали – там, на входе, в гардеробе?