Синдикат

А бывало, в середине рабочего дня набирала знакомый номер, – просто, чтобы услышать ее голос: свежий, свободный от малейшего напора, навеки изумленный чудесами этого мира. Он невесомо реял в телефонной трубке, привыкшей принимать в себя пудовые тяжести интересов и охотничьего гона клиентов Синдиката.

– Господи, ты уже на работе, – удивлялась она, – так рано... это все твои несусветные соловьиные подъемы...

– Почему же несусветные? Сейчас двенадцать. А встала-то я в пять.

– Если б мы с тобой жили в одной квартире, – говорила она, – мы бы никогда не встречались...

До некоторой степени это было правдой. Марина Москвина, автор повестей и романов, книг путешествий о Японии и Индии, буддистка и последовательная ученица просветленных гуру, просыпалась обычно в одиннадцать, затем медитировала, пила кофе, гуляла с английским сеттером Лакки, созерцала из окна кухни безбрежную и безнадежную панораму Орехова-Борисова... и все это без единого взгляда на часы (поскольку времени, как известно, не существует)... – словом, свою строчку-другую написать получалось у нее часиков в шесть вечера.

В отличие от меня, она никогда не суетилась, никуда не торопилась, жила полной мерой каждую минуту и занята была важнейшими делами: в хорошую погоду каталась на роликах по Ботаническом саду, в Коломенском или в Кусково, в плохую – вязала на длинных спицах очередной свитер или шарф кому-то из друзей, шила экспонаты для выставок мужа, известного художника-концептуалиста Леонида Тишкова или читала какую-нибудь новейшую книгу о фен-шуй.

Когда Марине звонили почитатели ее творчества из Калуги или Брянска и приглашали приехать выступить, она говорила обычно одним из нездешних, легких своих голосов:

– Дорогие, конечно, конечно! С великой радостью!.. Но... не сразу... Не сейчас... Вот зазеленеет...

...Что касается фэн-шуй – учения о благоприятном расположении предметов в жилище, – Марина увлеклась им давно... Однажды, приехав в Переделкино, в дом творчества писателей, вошла в предоставленный ей номер и сразу поняла, что мебель в нем стоит неправильно. Мощный прилив вдохновения накатил на нее, и с необычной для хрупкой женщины силой она принялась передвигать письменный стол, шкаф, кресла и кровать.

Работала, как грузчик, часа два... Разглядывала, размышляла, медитировала... прислушивалась к магнитным полям, рассчитывала розу ветров... Наконец осталась довольна. Все правила фэн-шуй были соблюдены: блаженное равновесие сторон света, покой и любовь наполнили комнату.

Наутро коридорная пришла убрать номер, остолбенела на пороге и закричала:

– Безумная женщина, что вы натворили! В этом номере уже тридцать лет останавливается слепой поэт Маврикин!

(В отличие от меня, Марине вообще нравилось жить в Переделкино. Ей там хорошо работалось. Полусумасшедшие нищие, пьяные писатели в ободранных номерах общались с тенями собратьев, некогда умерших в этих же комнатах. По ночам здесь бродили Геннадий Шпаликов, Анастасия Цветаева... Это было братство теней...)

Довольно часто она вызванивала меня, и мы шли куда-нибудь шляться, после чего заходили перекусить в “Старый фаэтон”, недорогой ресторан с хорошей армянской кухней. Для меня эти прогулки были выпадением из времени “Икс”, из времени служения Синдикату, выпадением в прошлое, в нашу молодость, когда не помышляя – я об Иерусалиме, она – о Будде, – мы с Мариной ездили черт-те куда за 12 рублей выступать по линии Бюро пропаганды писателей.

Помню, как году в 86-м нас обеих пригласили выступить на Камчатке.

Стояла промозглая весна. В Петропавловск мы прилетели поздно вечером, готовые пасть в объятия встречающих и заснуть уже на заднем сиденье автомобиля. Но, так вышло, нас забыли встретить... С огромным трудом, челночными звонками из местного почтового отделения в Москву и в Петропавловск, мы наконец разыскали телефон дамы, которая организовывала наше выступление. Выяснилось, что ждали нас совсем не тогда и не там. Заполночь, с трудом и муками, демонстрируя писательские билеты, подвывая от холода и охотно унижаясь, мы устроились в каком-то Доме студента. Это был огромный холодный сарай с несколькими номерами для командировочных на пятом этаже. Зато нам каждой выдали по комнате, хотя в ту ночь мы охотнее легли бы в одну постель, лишь бы согреться.

Я лежала головой на плоской, как доска, подушке и долго дрожала под тонким, возможно, когда-то шерстяным, одеялом... Ноги заледенели, зубы стучали. Я встала, надела свитер, опять легла... Где-то на нижних этажах кто-то – судя по звукам, – затеял драку, потом кого-то – судя опять-таки, по звукам, – долго рвало... В конце-концов кое-как задремала...