Холодная весна в Провансе (сборник)

Мне так не хотелось отсюда уходить…

— Вкусно? — спросил от стойки хозяин.

Я молча закатила глаза к потолку. Он довольно усмехнулся.

… И даже когда поела и отодвинула тарелку, я все еще продолжала сидеть, как сидят в убежище, в уютной пещере на берегу моря, куда загнала тебя морская буря.

— Уже десять убитых, — сказал хозяин, убирая тарелку и выкладывая на стол плоскую кожаную книжку со счетом. — И девятнадцать раненых.

— Маршрут такой… четырнадцатый… — отозвалась я, — ходит редко, народу всегда битком…

Положила деньги на стол, с чаевыми… Выходит, пока я ела шуарму, умерло трое… Три жизни погасли, пока я обстоятельно смаковала золотистые кусочки нежной индюшачьей плоти.

Наконец я поднялась, постояла, невзначай проверяя и с удовольствием обнаруживая, что неплохо стою на ногах…

Тут в забегаловку ввалилось сразу несколько человек, по-свойски приветствуя хозяина, — очевидно, служащие из соседних учреждений явились обедать.

Я попрощалась, и хозяин, несмотря на то что был занят новыми заказами, бросил мне вслед:

— Ты не ошиблась, что заглянула сюда, а?

— Не ошиблась, — сказала я. Надела шляпу и вышла…

У входа в банк «Апоалим» стоял совсем молодой и очень мрачный охранник. Не двигаясь, не разнимая рук за спиной, он внимательно следил, как я к нему приближаюсь.

— Не подскажешь — в какой стороне у вас море? — спросила я.

— Что это значит? — осведомился он. — Море всегда на западе. Где ты училась?

— В консерватории, — сказала я.

— Это не беда, — отозвался он. — Повернешь сейчас за угол и спускайся по этой улице до конца. Упрешься в море.

— Видишь ли, просто я — из Иерусалима.

— И это не беда, — сказал он. И в спину мне: — Ты уже слышала?…

— …Слышала… — ответила я, не оборачиваясь.

И пошла вниз мимо приморских кофеен под грязноватыми тентами, мимо лавок с давно не мытыми витринами, мимо фалафельных, с вынесенными на улицу тремя пластиковыми столами, за которыми на старых табуретах сидели люди в майках и резиновых шлепанцах. Под один из этих тентов я заглянула — купить бутылку минеральной воды.

— … И он сказал, этот миллионер, этот богач: «В тот день, когда моя дочь выйдет замуж, — точно такую свадьбу, в том же зале я играю для бедной сироты!»

Один из сидящих за столом — могучий, эллинского типа мужчина в кудряшках — переговаривался через мою голову с хозяином кофейни. Сквозь натянутый синий тент солнце падало голубовато-синими рефлексами на стол, на лысину хозяина, на плечи и лица сидящих, на мясистое ухо кудрявого, с одинокой длинной серьгой, дрожащей и вспыхивающей дешевым синим огоньком. В контраст к этому весь пейзаж за пределами тента был залит ярким оранжевым светом. И столкновение этих двух цветов давало такую насыщенную гармонию мира, как будто две необходимые друг другу субстанции дополняли друг друга. Как будто мощная радостная стихия разделилась когда-то, чтобы сливаться и сливаться вновь в неутомимом празднике бытия.

— …Ну и?…

— … И в шикарном зале, с оркестром, с морем цветов, с такими винами, что тебе и присниться не могут, были сыграны две свадьбы: для его родной дочери и для бедной сироты…

— Ска-а-зки…

— …Слушай, болван, моя тетя Ципора сшила два одинаковых свадебных платья! Она шила их три недели и три недели плакала от счастья!

— У тебя найдется два тридцать? — спросил меня хозяин. — Чего это она плакала?

— А потому, болван ты бесчувственный, что из-за таких вот праведников, как этот миллионер, наш народ еще жив…

— В Иерусалиме теракт, — сказал хозяин, выкладывая мне медную сдачу на пластиковое блюдце с эмблемой «кока-колы». — Одиннадцать убитых, двадцать раненых… Так, выходит, твоя тетка неплохо заработала на этих платьях?

Все здесь было густо перемешано, как рефлексы синего и оранжевого света. И ничто не могло поколебать этой босой приморской жизни, продутой соленым бризом.

Я обернулась от прилавка и поняла, почему хмурый юноша-охранник сказал: «упрешься в море» — внизу я увидела широкую ровную стену Средиземного моря, на вид металлическую и холодную, с кипящими иглами густых перламутровых бликов.

Я прибавила шагу, как-то странно ощущая робкую еще власть над ногами, которые, как выяснялось, вполне подчинялись моей воле. Спокойно, сказала я себе, спокойно, вот и море… иди, получай свое море…