Чай с птицами

Комната была почти пуста. С потолка свисал красный фонарь. На дальней стене — календарь из бамбука. В дальнем углу — футон. Крохотную кухню почти полностью занимал огромный старомодный розовый холодильник. Рядом — большая, тяжелая доска для резки, на ней лежали рядком несколько ножей. В середине комнаты — низкий столик, на нем лаковый чайный сервиз. По сторонам стола красные циновки-татами.

Мистер Тамаоки жестом пригласил меня садиться и с легкостью, выдающей большой опыт, стал разливать чай.

Настой был незнакомый — зеленоватый, благоухающий живо и резко. Мистер Тамаоки аккуратно разлил чай в маленькие чашечки и бамбуковым веничком взбил пену. Вкус чая напоминал запах скошенной травы: теплый, дымный, зеленый. Время от времени мистер Тамаоки улыбался и кивал. Мы молчали, — видимо, его английский был еще недостаточно хорош для поддержания светской беседы. В солнечном воздухе между нами порхали пылинки. Впервые в жизни я чувствовала себя абсолютно комфортно в обществе другого человека, в молчании.

Наконец мистер Тамаоки встал. Улыбаясь, он прошел в кухню и открыл дверцу холодильника. Он жестом поманил меня заглянуть внутрь. Я повиновалась.

Холодильник был полон птиц. Оранжевых, желтых, зеленых, алых, самых разных очертаний: одни распустили хвост веером, другие гладки, хохлаты, обтекаемы, длинноклювы, ясноглазы, покоятся среди цветов и листьев в тропическом изобилии. Все птицы молчали и были странно недвижны.

Посмотрев на них еще раз, я поняла, что это те самые овощи, которые выгружаются ежедневно в полшестого у меня под окном, но преображенные искусной резьбой. Вот редиска раскрыла веером чудесные перья, тыква стала толстенькой водяной курочкой, морковка распустила перистый хвост райской птицы. Глаза изображались крохотными черными булавками; перья были нарезаны крохотным ножичком. Я видела живую текстуру птичьей спины, полуоткрытый клюв с чуть видным язычком, изящный выгиб шеи, крыло. В холодильнике, было, вероятно, не меньше сотни овощных статуэток — каждая любовно поставлена на полку в ожидании момента, когда Дзюдзо Тамаоки уложит ее в корзину, а потом ее подадут в качестве украшения с блюдом жасминового риса или креветок с имбирем, и, может быть, кто-то мельком полюбуется ею, а гораздо вероятней, никто не обратит на нее внимания.

Так вот в чем тайна мистера Тамаоки. Волшебный птичник. Быть может, товарищи той птице, что рождена в неволе. Я смотрела на них с изумлением и восторгом. Птицы из сна — не летают, не поют, но буйствуют красками.

— Они прекрасны, — сказала я.

— Вы осень добры, — ответил мистер Тамаоки, блестя глазами.

Скоро он съехал. Я не видела его отъезда. Я узнала, что его нет, только когда не прибыл фургон, доставлявший овощи: я проснулась без двадцати восемь, и густой желтый солнечный свет падал сквозь щели жалюзи; потом я заметила, что с двери исчезла табличка с именем.

Его отъезд меня странно расстроил. Хотя фургон с овощами больше не будил меня в полшестого, я плохо спала. Я не находила себе места. Я обнаружила, что мне не хватает приходов и уходов мистера Тамаоки, его корзин с овощами, тихого шевеления в квартире напротив. Тишина уже не доставляла мне прежнего удовольствия; холодность Мортимер-стрит больше не была утешительной. Я начала более терпимо воспринимать соседей: Хэдли и их застенчивого сына, мисс Хеджес из лавки древностей по соседству, Макгуайров с беспорядочной, веселой толпой детей. Может быть, они правы, думала я, может быть, я сама не дала им со мной подружиться.

Квартира мистера Тамаоки пустовала несколько недель. Говорили, что скоро въедет другой жилец, точнее жиличка, одинокая женщина, но никто про нее ничего толком не знал, хотя мисс Хеджес ее однажды видела.

— Странная женщина, — сказала она, неодобрительно поджав губы. — Ни слова со мной не сказала. Совсем не такая общительная, как вы.

Эта новость не так обрадовала меня, как когда-то могла бы.

За день до въезда новой жилички я обнаружила, что дверь в квартиру мистера Тамаоки открыта. В комнате пахло пылью. Стол, фонарь, циновки исчезли. Кухня была пуста. Все было чисто и голо, стальная поверхность раковины в кухне вытерта досуха, и тряпка повешена на кран для просушки. У раковины лежал пакетик из рисовой бумаги. На нем корявыми печатными буквами было написано мое имя.

Тонкая бумага хрустела, как засушенные лепестки. Я открыла пакетик — внезапный резкий запах проник мне в ноздри, пахло словно фейерверками, осенними кострами, порохом. Что-то крошилось у меня в пальцах, и я поняла, что в пакетике — чай, японский зеленый чай, резаные листья источали густой аромат.