Моряк, которого разлюбило море

Нобору что есть мочи тряхнул кошку и ударил ею о бревно. То, как взлетело, разрезав воздух, зажатое в пальцах теплое и мягкое тело, было по-настоящему великолепно. Пальцы все еще хранили ощущение пуха.

— Не умерла. Давай снова, — промолвил Главарь.

Со всех сторон в сумраке амбара сверкали пять пар неподвижных глаз.

Подобранное Нобору существо уже не было кошкой. Кончики пальцев налились блистательной силой, он уловил четкую траекторию и просто несколько раз ударил существом о бревно. Вот теперь он, похоже, замечательный мужчина. Во второй раз котенок коротко и глухо всхлипнул и, отскочив от бревна и мягко описав в воздухе дугу, затих на земляном полу. Разбрызганная по бревну кровь сделала мальчишек счастливыми.

Словно в глубокий колодец, Нобору заглянул в узкую щель смерти, куда летел труп кошки. Чем ближе надвигалась ее морда, тем больше он чувствовал исполненное смелости, хладнокровное безразличие. Изо рта и носа пестрого котенка лилась черно-красная кровь, язык конвульсивно прилип к нёбу.

— Эй, посторонитесь. Дальше я.

Главарь, успевший надеть резиновые перчатки, с блестящими ножницами в руках склонился над трупом кошки. Ножницы, полные холодного интеллектуального достоинства, прохладно сверкали в сумраке амбара среди старой мебели и журналов, и Нобору подумал, что вряд ли найдется более подходящее Главарю орудие убийства.

Одной рукой схватив кошку за шею, Главарь приставил кончик лезвия к грудине и, мягко надрезав до горла, обеими руками раздвинул кожу. Обнажилось глянцевое белое нутро, словно с побега бамбука сняли кору. Казалось, на изящную шею без кожи просто надели маску кошки.

Кошка была лишь обличьем. Душа прикинулась кошкой.

Нутро… гладкое бесстрастное нутро, такое же, как у каждого из них. Они чувствовали, как их собственные черные, запуганные и пока еще живые внутренности глядят, отбрасывая тень, на поблескивающий белизной спокойный эндотелий — так глядит на воду корабль. Только сейчас прочные узы связали их с кошкой, вернее, с тем, что когда-то было ею.

В постепенно открывающемся взору полупрозрачном перламутровом великолепии кошачьего тельца не было ничего отвратительного. Просвечивали ребра, под перепонкой тепло и уютно змеились кишки.

— Ну как? Слишком голый, верно? Эй, разве можно быть таким голым? Ах ты бесстыдник, — говорил Главарь, раздвигая кожу в стороны пальцами в резиновых перчатках.

— Нахал, — подхватил Второй.

Нобору мысленно сравнил откровенное соприкосновение с миром, развернувшееся сейчас на его глазах, с увиденным прошлой ночью предельно откровенным зрелищем мужчины и женщины. Выходило, что вчерашнее в сравнении с сегодняшним было не вполне откровенным. Его прикрывала кожа. К тому же великолепный пароходный гудок и ширящийся в нем просторный мир не проникли в глубины, подобные этим… Похоже, кошка, с которой содрали кожу, своими просвечивающими подвижными внутренностями с куда более жгучей непосредственностью соприкасалась с мировой сутью.

«Что здесь сейчас начинается?» — думал Нобору, от постепенно усиливающегося зловония заткнув ноздри скатанным носовым платком и горячо дыша ртом.

Крови почти не было. Главарь ножницами распорол тонкую кожу, в глаза бросилась крупная черно-красная печень. Затем он выпустил аккуратный белый тонкий кишечник. От резиновых перчаток пошел пар. Он нарезал кишечник кружками, выдавив лимонно-желтую жидкость.

? Режется будто фланель.

Несмотря на то что Нобору видел происходящее крайне отчетливо, душа его пребывала в забытьи. Мертвый кошачий зрачок — белое пятно на сиреневом фоне. Пасть с густо запекшейся кровью. Конвульсивно замерший между клыками язык. Он слышал, как пожелтевшие от сала ножницы со скрежетом кромсают ребра. Поискав на ощупь, Главарь вытащил крошечный перикардий, вынул из него симпатичное эллипсоидное сердце, понаблюдал, как схлынули остатки крови. Кровь быстро стекла на резиновые перчатки.

«Что здесь происходит?» Нобору вьдержал все зрелище от начала до конца, а его душа в полудреме рисовала картины того, как в дымке тоскливого угасающего духа утратившей сознание кошки обретают законченность узоры развороченных внутренностей и скопившаяся в брюхе кровь. Торчащие из тела внутренности превращаются в плавный полуостров, раздавленное сердце превращается в маленькое солнце, вырванный и свернувшийся расслабленной дугой кишечник превращается в белый коралловый риф, а кровь в брюхе превращается в теплое тропическое море. И тогда благодаря смерти кошка превращается в целый законченный мир.