Сумерки

Тогда, утомлённый мельтешением сине-белых сплетений переулков и бульваров, я взялся за дело с другого конца. Быть может, если перевести последнюю главу, заказчик сам разыщет меня, как находил до этого?

Накачав себя кофе так, что стало заплетаться сердце, я четыре часа подряд переводил и переписывал начисто последнюю главу. Предыдущую же, изъятую у меня Набатчиковым, я мог восстановить только приблизительно, так как, читая её, делал лишь наброски перевода, рассчитывая потом вернуться к оригиналу ещё раз и подготовить финальный вариант.

Вряд ли стоило надеяться на мягкосердечность майора и его желание мне помочь. Было неясно, почему он до сих пор не заявился ко мне, требуя ответа за дачу ложных показаний по поводу местонахождения «Акаб Цин». Собирался же он брать штурмом нехорошее бюро в течение нескольких часов после нашей встречи? Не иначе, как землетрясение всё же вмешалось в его планы. Но скоро он наверняка опомнится и начнёт меня донимать, так что на счету каждая минута, которую я могу уделить работе.

Кажется, у соседа с седьмого была электрическая пишущая машинка. Ждать, пока из мастерской вернут «Олимпию», я никак не мог; надеюсь, что старушка простила мне эту маленькую измену. Видят боги, сдавая её в ремонт, я вовсе не пытался под видом краткосрочной госпитализации заманить её в дом престарелых.

Наш лифт, которого от подземных толчков настиг инсульт, так и оставался, парализованный, между четвёртым и пятым этажами; так что, прежде чем постучаться к соседям, мне пришлось одолеть восемь лестничных пролётов. Электричество дали всего двадцать минут назад, и вся их семья собралась на кухне, где, зашкаливая от переизбытка эмоций, надрывался телевизор.

В столице в катастрофе сгинули более тысячи человек, ещё столько же пока считались пропавшими без вести. Через три-четыре дня от их поисков, как обычно, откажутся, и на завалы придёт тяжёлая строительная техника, превращая рухнувшие здания в братские могилы, но пока власти клятвенно обещали, что сделают всё для спасения каждой человеческой жизни.

Вот, подняв десятиметровую чугунную балку, из случайного укрытия достают заплаканную маленькую девочку. Таких чудес будет всего-то два или три на весь перепуганный город, но они дадут новые силы тысячам людей, в исступлении разгребающих руины своих домов исцарапанными пальцами и обрывающих телефоны штабов МЧС. Что может быть страшнее и мучительнее надежды?

Теперь — больницы; так уж заведено на телевидении. Рыдающие как младенцы старики, угрюмо молчащие дети со старческими глазами, бинты, бинты, бинты… Нам нужна кровь для переливания, много крови. Море крови…

И это — только Москва, а ведь есть ещё и Питер, и Екатеринбург, и Сочи, и Махачкала, и Владивосток. Есть ещё наполовину затопленный Нью-Йорк и десятки тысяч горожан, замешкавшихся при эвакуации, и потому оставшихся в своих квартирах с лёгкими, полными солёной воды. И Токио с поверженными стоэтажными башнями, задавившими целые кварталы; и серые квадратики крыш с чёрными точками выплывших людей — всё, что осталось от ушедшего в пучину японского города Кобе. И перемазанные потом пополам с кровью индийцы, для которых сотни тысяч размолотых катаклизмом мёртвых тел через несколько дней обернутся многомиллионными жертвами неизбежных эпидемий.

Переступив через порог соседской кухни, я сам стоял десять, двадцать минут — остолбенев, прилипнув взглядом к экрану, боясь шелохнуться и не отваживаясь заговорить о дурацкой машинке. И только когда новостной блок, посвящённый Армагеддону, подошёл к концу, я разлепил губы.

— Сергей Андреевич, у вас машинка была печатная, помните?…

«Новый поворот в деле о групповом убийстве в московском районе Бибирево», — беспардонно перебил меня телевизор.

Кадры с места событий: люди в милицейской форме осторожно ступают по залитому густеющей кровью полу; санитары грузят на носилки закоченевшие трупы в необычных одеяниях: что-то яркое, кажется, украшенное птичьими перьями; крупным планом — рука с дорогими швейцарскими часами, потом валяющаяся на полу причудливая маска, вызывающая в памяти иллюстрации из книги Ягониэля.

«Личности некоторых жертв установлены», — на экране появляются фотографии живых, улыбающихся людей; так же трудно подобрать подходящий снимок для некролога и гравировки на могильном памятнике… В трёх из них я узнаю сотрудников «Акаб Цин» — молодую девушку с короткой стрижкой, ухоженную брюнетку и самца с обложки глянцевых журналов. Боже, боже… Меня словно самого накрывает, оглушает тяжёлой океанской волной… «На Новый Год мы не работаем, из-за ритуалов». Что за дьявольские церемонии проводили они на крыше бибиревской многоэтажки? Неужели согласились добровольно идти на заклание, или в их обряды кто-то вмешался? И, если только Набатчиков не солгал, выбивая из меня признание, для чего им понадобились копии моего перевода?