О приятных и праведных

— Слушайте, не валяйте дурака! Почему вы сказали, что я действую вам на нервы? Вы ведь не затем шли сюда, чтобы выведать, много ли я знаю, — вы пришли рассказать мне что-то. Не думайте, что я хочу взять вас на пушку, Биранн. Это чертово расследование близится к финалу, и вы — участник этого финала, хотите вы того или нет. Предлагаю вам задуматься вот над чем. Пока что к этому делу непричастна полиция. Его держали в строжайшем секрете, и у меня есть полномочия продолжать в том же духе, не разглашать все то, что я сочту несущественным. Вы, впрочем, знаете, какие мне были даны инструкции. Так вот — если вы скажете сейчас всю правду, есть шанс, что мне удастся умолчать о ней, в той части, которая затрагивает вас. Обещать, понятно, не могу, но есть такая вероятность. Если же вы отказываетесь говорить, я буду вынужден передать это дело целиком полиции, включая подозрения и все прочее. Возможно, вам больше нравится, чтобы вас допрашивали там — воля ваша. И я не стал бы рассчитывать, что такая личность как Макрейт будет стоять за вас насмерть.

Биранн сделал глубокий вдох. Голова его теперь склонилась вперед, и Дьюкейну виден был длинный разрез голубого глаза. Тугая гривка его волос золотилась в свете лампы.

— Сейчас, — сказал он почти неслышно, — дайте мне подумать.

Потом, не поднимая глаз, прибавил:

— Если то, что я вам скажу, не имеет прямого отношения к вопросу был ли Радичи шпионом, есть у вас полномочия сделать так, что это не пойдет дальше вас?

— Да есть.

— Предположим, я назову вам истинную причину смерти Радичи — могли бы вы в вашем докладе обойтись общим сообщением о ней, не упоминая других имен?

— Не знаю. Вопрос поставлен слишком расплывчато. Я не могу гарантировать вам молчание. В том случае, например, если вы скажете, что убили Радичи.

— Я его не убивал. По крайней мере, в том смысле, чтобы сесть за это на скамью подсудимых. Минуточку, — погодите, ладно? Всего одну минуту…

Биранн встал. Повернулся спиной к Дьюкейну, глядя в дальний, неосвещенный угол комнаты. Дьюкейн провел ладонями по лбу снизу вверх и обнаружил, что волосы у него взмокли и слиплись от пота. Сосредоточив всю свою волю, он уперся взглядом в затылок Биранна, в то место, где тугие завитки волос сменялись светлой волнистой шерстью. Дьюкейн хранил молчание, заполняя его усилием воли. Он уже знал, что Биранн хочет и будет говорить. Возможно даже, имел такое намерение с самого начала и дожидался лишь того, чтобы сделать это, уступив нажиму.

Когда Биранн обернулся, он выглядел гораздо спокойнее. Тонкие губы его кривились в легкой сардонической усмешке, выражающей решимость.

— Хорошо, — сказал он. — Я вам доверюсь исходя из того, что вами сказано, — я отдаю себя в ваши руки. Вот документ, — когда вы его прочтете, я хотел бы сделать кой-какие замечания, — который расскажет вам все, что вы желаете знать.

Он протянул Дьюкейну сложенный листок бумаги и опять отвернулся.

Дьюкейн развернул бумагу. Он сразу увидел, что она исписана знакомым убористым почерком Радичи. Он прочел:

«Настоящим пред лицом Господа Бога, буде он существует, довожу до сведения полиции и общества, что в сентябре месяце прошлого года я убил свою жену Клодию, вытолкнув ее из окна. Я действовал непреднамеренно, под влиянием порыва, движимый ревностью к Ричарду Биранну, с которым она состояла в любовной связи. Биранн был свидетелем моего поступка и после пытался шантажировать меня. Я кончаю жизнь самоубийством. Биранну на пороге смерти посылаю свое проклятье.

Джозеф Радичи.

Я любил свою жену».

Дьюкейн был так поражен и странным образом так тронут прочитанным, что, повинуясь первому побуждению, хотел бы просто прижать листок бумаги к лицу и закрыть глаза. Но тотчас спохватился, повинуясь врожденной осмотрительности, актерскому чутью, сохраненным еще с той поры, когда он заседал в суде. Чтобы успокоиться, он встал, подошел к письменному столу, достал из него лупу и внимательно рассмотрел письмо при свете лампы. Почерк был твердый, ровный и несомненно принадлежал Радичи.

Биранн продолжал стоять все так же, спиной к нему. Дьюкейн сказал:

— Сядьте пожалуйста, Биранн.

Оба сели. Биранн, тяжело дыша, вытянулся в кресле так, словно обессилел от усталости.

— Вы не могли бы ответить мне на несколько вопросов? — сказал Дьюкейн.

— Задавайте, отвечу на любые.