О приятных и праведных

Барбара, вытянувшись во весь рост на солнцепеке, покоилась, точно в колыбели, посреди плюща. Она скинула с ног сандалии и, когда бросилась сразмаху на темную пружинистую зелень, белое в бледно-зеленых маргаритках бумажное ее платье сбилось выше колен, обнажив загорелое бедро. Полузакрытые глаза ее влажно и уклончиво поблескивали из-под ресниц.

Пирс, стоя к ней спиной, яростно сдирал плети плюща с небольшого квадратного камня, открывая вырезанное на нем рельефное изображение парусника.

— Так, значит, я по-твоему вру? — сказала Барбара, помолчав.

— Не верю я, что ты забыла купальную песенку. Быть не может.

— Почему это? Когда живешь в Швейцарии, все здешнее отступает.

— Все здешнее важнее, чем Швейцария.

— А кто спорит?

— Сама же плакала, когда уезжала!

— Я выросла с тех пор. Теперь я плачу, только когда мне скучно. Мне скучно с тобой! Шел бы ты куда-нибудь — купаться, что ли!

— Не хочу. Если ты тоже не пойдешь.

— Чего ты ходишь за мной повсюду, как привязанный? Что, разучился хоть что-то делать в одиночку? И вообще — почему ты здесь, если уж на то пошло? Тебе же, вроде, полагается сейчас гостить у этих, как их, Пембер-Смитов, кататься с ними на яхте?

— Да ну их, этих Пембер-Смитов!

— Что ты все время раздражаешься?

— Ничего я не раздражаюсь!

— И не гаркай, понятно?

— Никто и не гаркает!

Пирс сел на плющ, прислонясь спиной к надгробному камню. Ему хотелось со стоном положить голову на загорелые ноги Барбары чуть выше колен. Хотелось сокрушить что-нибудь, все вокруг — и себя заодно. Он рванул ветки плюща под собой, запуская руки все глубже, пытаясь выдернуть прочные, жилистые, неподатливые прутья.

Пересиливая себя, он сказал:

— Что-то с нами не так, Барби. Секс сказывается, наверное.

— На тебе — возможно. На мне не сказывается.

— Во всяком случае, до флирта с Джоном Дьюкейном ты доросла точно.

— Я не сказала, что до чего-то не доросла. И не флиртую я с Джоном Дьюкейном. Он мой приятель, вот и все.

— И юбочку на себе вон как подвернула!

— Даже не думала подворачивать! Мне просто все равно, есть ты здесь или нет.

— Скажите, какой мы стали важной персоной!

— А я всегда была важной персоной.

— Не хочешь посмотреть на гнездо поползня, Барби?

— Нет. Ты мне уже три раза говорил про это гнездо.

— А ты пять раз мне говорила про то, как была в Шильонском замке.

— Я не тебе говорила. Я рассказывала другим людям, а ты стоял и слушал. Que tu est bete^[15], Пирс!

— Можешь передо мной не хвалиться своим французским, на меня это не действует.

— Не хвалюсь я, это само получается, я столько месяцев говорила на этом языке!

— Не ори на меня. Ладно, я ухожу. Сейчас отлив, сплаваю к Ганнеровой пещере. И заплыву внутрь.

Ганнерова пещера занимала в ребячьей мифологии почетное место. Открывалась она у основания утеса, прямо в море, служа, по общему мнению, прибежищем контрабандистам, хотя единственный вход в нее находился над водой только короткое время при отливе. Мэри Клоудир, чье живое воображение с первой минуты принялось рисовать ей втайне душераздирающие картины подводных ловушек и утопленников, давным-давно и строго-настрого запретила детям заплывать в пещеру. Барбара и двойняшки, которые побаивались пещеры, слушались беспрекословно. Пирс, на которого пещера наводила страх и ужас, иногда позволял себе ослушаться. Он не однажды заплывал при отливе внутрь и, хоть ни разу не нащупал там суши, вынес впечатление, что в глубине утеса пещера уходит вверх. Если так, то, возможно, существовала еще и верхняя камера, остающаяся над водой даже во время прилива, когда устье пещеры погружается в море, — великолепное укрытие для контрабандистов. Пирс не видел иного способа проверить, так ли это, кроме как опытным путем: проникнуть в глубь пещеры и подождать, что будет. Конечно, если он ошибается и прилив заполняет водой всю пещеру без остатка, он утонет, но даже эта жуткая перспектива обладала для Пирса странной притягательностью, и он — особенно со времени приезда Барбары — думал о пещере непрестанно, представляя себе ее тьму неким завершением, где клады сокровищ и гибель под водой сливаются воедино в гулкой пучине вожделенного бесчувствия. Что относилось, впрочем, к области фантазии. В действительности же вылазки его на разведку были покамест и коротки, и робки — он торопился всякий раз выплыть обратно задолго до того, как прилив подберется к устью пещеры, которое оставалось открытым всего-то лишь минут на сорок.

---

15 Ну и дурак же ты! (франц.)