О приятных и праведных

На углу Смит-стрит и Кингз-Роуд Пола велела таксисту остановиться. Задержалась возле угловой продовольственной лавки, и хозяин, узнав ее, заулыбался, кланяясь. Она отвечала короткой принужденной улыбкой и двинулась вдоль по улице. Дурацкая манера самоистязания, такая же дурацкая, как внезапное побуждение позвонить Ричарду на работу в прошлом году. С минуту она молча слушала, как знакомый голос говорит: «Биранн!», затем, с недоумением: «Да, слушаю! Алло!» — и повесила трубку. И вот сейчас надумала увидеть снова тот дом в Челси, где они жили с Ричардом. Из слов, оброненных в каком-то разговоре Октавианом, она знала, что Ричард живет там по-прежнему.

Перейдя на другую от дома, теневую сторону, Пола замедлила шаги. Отсюда уже видна была парадная дверь, когда-то — синяя, а теперь — свежевыкрашенная в модный коричневато-оранжевый цвет. Дверь перекрасил, подумала она, стало быть, ему не все равно — листал каталоги, выбирал подходящий колер… Как чисто вымыты окна, думала она, подходя ближе, а под окном — ящичек с цветами, еще одна новость! Стоп, а чему я, собственно, удивляюсь? Я, должно быть, предполагала, что без меня все здесь придет в запустение и зарастет паутиной? Что Ричард без меня впадет в уныние, опустится, пропадет? Да, верно, — предполагала. Как он мог выбрать новый колер для двери без меня! Пола остановилась в тени напротив дома. Можно было не опасаться застать тут Ричарда в такое время дня. Она приложила руку к сердцу, повторяя пальцами изгиб левой груди, как Купидон на картине повторял изгиб груди своей матери. Поколебалась, размышляя, отважиться ли ей перейти улицу и заглянуть в переднее окно, как вдруг произошло нечто ужасное. По другой стороне быстрым шагом приблизилась чрезвычайно привлекательная, элегантно одетая женщина, остановилась возле дома, где жил Ричард, и вошла, открыв дверь своим ключом.

Пола круто повернулась и торопливо зашагала назад, на Кингз-Роуд. Слезы ярости жгли ей глаза. Она знала теперь — знала по нестерпимой, раздирающей боли, грызущей ее изнутри, что предполагала не только то, что Ричард без нее впадет в тоску, опустит руки и не сможет заниматься покраской парадной двери. Она предполагала — не сознанием, а плотью своей, своим сердцем, — что Ричард без нее останется в одиночестве.

Джессика Берд почти никогда не виделась с Джоном Дьюкейном у него дома. Она не придавала этому особого значения. Джон всегда повторял, какая мрачная обстановка у него дома и какое для него удовольствие бывать у нее. Вот почему они обычно — а в последнее время неизменно — встречались не в доме на Эрлз-Корт, а в квартире Джессики.

У Джессики не было прежде чувства, что ей чего-то недодают или куда-то ход заказан. Теперь, однако, — в особенности с тех пор как Дьюкейн заговорил о разлуке, его дом приобрел в ее воображении таинственность и притягательность, словно хранил в себе, как некий предметный талисман, разгадку перемены, происшедшей с его хозяином. Дом снился ей в страшных снах, он разрастался в лабиринт темных помещений, по которым она, испуганная, потерянная, блуждала в поисках Джона. Джессика еще не поверила, что он и правда ее бросит. Не находила для этого разумных оснований, принимая во внимание, что она так мало требует от него. Она не вполне созрела, чтобы сказать ему напрямик: заведи себе другую любовницу, я это стерплю. Но, вынудив его обещать, что, если это и в самом деле случится, он ей скажет, жила с ощущением, что в известном смысле благословила его завести другую любовницу. Что же тогда толкало его на эти неистовые попытки избавиться от нее? И поскольку видимых причин для подобного неистовства не было, Джессике не очень верилось, что оно неподдельно. Что-то здесь не то, размышляла она, здесь должно быть какое-то недоразумение.

Когда очень любишь — а Джессика все еще любила очень, — трудно поверить, что чувство любимого человека к тебе действительно пошло на убыль. Приемлемо любое другое объяснение — только не это. А Джессике к тому же довелось уже перейти критический рубеж смерти и воскресения, когда Джон перестал быть ее любовником. Она претерпела уже ради него умерщвление и восстала из мертвых, уверовав после этого в собственное бессмертие. Джон с тех пор оказался вплетен в самую ткань ее существования и, как ей представлялось наконец, неразрывно, за отсутствием такой драматической составляющей, как любовная связь. Захотеть отнять у нее и это казалось ей чистой блажью с его стороны.