О приятных и праведных

Джессика посмотрелась в длинное зеркало, висящее в углу комнаты. Она уже утратила способность судить, хороша ли она собой. Лицо ее теперь ничего не значило, если не видеть его глазами Джона, тело имело смысл, лишь когда к нему прикасался Джон. Вот только что же он видел, к чему прикасался? Мысль, что он может видеть ее так же ясно, как видела себя сейчас она, привела ее в ужас. Что, если он теперь смотрит на нее с тайным отвращением, замечая волоски у нее над верхней губой, широкие поры на крыльях носа? Она укоротила юбку, следуя новой моде, и ее длинные ноги в узорчатых кремовых чулках были видны теперь гораздо выше колен. Но нравятся ли ему до сих пор ее длинные ноги или его только раздражает, что она одевается в этом молодежном стиле — так, что поневоле заметишь то, чего раньше не замечал: как нескладно торчат у нее коленки? Джессика отвела рукой назад длинные пряди светлых волос и приблизила лицо к зеркалу. Сомнений не оставалось. Она начинала стареть.

Она опять принялась ходить взад-вперед по комнате, поглядывая на три письма, лежащие на столе. Звуки ее шагов гулко отражались от пустых белых стен. Она уничтожила все свои объекты, а создавать новые не было охоты. Триместр в ее школе закончился, и у Джессики теперь была возможность день-деньской вышагивать по комнате, думая о Джоне Дьюкейне. Выходить из дому она не решалась из страха, что он может в это время позвонить.

Снизу донеслись негромкие звуки, и Джессика кинулась к двери. Почта! Перепрыгивая через две ступеньки, она слетела вниз и схватила конверты, лежащие на половичке. Она мечтала, что придет толстый конверт с письмом от Джона, но и боялась этого. Письмо могло содержать пространные и подробные объяснения, почему он решил не видеться с нею больше.

Письма от Джона не было. Знакомая боль — боль, которую она сравнивала с ампутацией, — пронзила ее тело. Нет, это походило не на ампутацию. Боль была резкой, словно тебя вздернули на дыбу. Словно у тебя разом сместились все суставы. Джессика бросила конверты на стол. Одно письмо для нее все-таки было, в коричневом грубом конверте, надписанное незнакомым и довольно корявым почерком. Джессика тяжело поднялась по лестнице, и две слезы очень медленно, как бы устало и нехотя, сползли у нее по щекам. Хоть бы уж эту почту не доставляли три раза в день!

Она положила коричневый конверт на стол. Отослать ли ей Джону одно из написанных ею писем? Она во что бы то ни стало должна увидеться с ним, и скоро! Пытка не знать, известно ли ему все и что он об этом думает, становилась физически непереносимой. Что-нибудь просто лопнет у нее внутри, сердце ее разобьется в буквальном смысле слова, если они не встретятся очень скоро. Решиться позвонить ему на работу? Он просил никогда этого не делать. Но когда она последний раз звонила ему домой, его слуга сказал, что его нет, и немыслимо было снова подвергать себя мучению, воображая, как он велит слуге не звать его к телефону, если будет звонить известная молодая особа.

Джессика рассеяно взяла со стола коричневый конверт и надорвала его. Он оказался довольно плотно набит. Она вытащила листок линованной бумаги с короткими строчками какого-то послания, и вместе с ним выпал другой конверт и лег лицевой стороной наружу поверх одного из ее писем. Джессика уставилась на него в недоумении и испуге, заранее предчувствуя недоброе. Конверт, надписанный совсем иным, непохожим почерком, был адресован Джону Дьюкейну, эсквайру. Почему его послали ей? Для передачи Джону? Но она увидела, что конверт уже вскрыт и на штемпеле — более раннее число того же месяца. Цепенея от ужаса, Джессика развернула сопроводительное послание. Оно было немногословным и гласило:

«Сударыня!

Учитывая Ваши неравнодушные чувства к мистеру Джону Дьюкейну, уверяю, что Вам будет интересно ознакомиться с прилагаемым к сему.

Искренне Ваш,

Доброжелатель».

Охваченная безудержной дрожью, Джессика непослушными пальцами вытянула из другого конверта письмо. Вот что оно гласило:

«Трескоум-хаус,

Трескоум,

Дорсет.

«Джон, светик мой, я так соскучилась, — кажется, целый век осталось ждать до нашей чудесной встречи в конце недели! Ужасно думать, как Вы там один-одинешенек в Лондоне, — но ничего, еще немного, и мы опять будем вместе! Не забывайте, что Вы принадлежите мне, а я — страшная собственница! И своих прав не уступлю! Не оставляйте же меня надолго, милый мой, старайтесь приблизить день и час свидания. Какое блаженство, Джон, говорить Вам о любви и знать, что мы чувствуем одно и то же!