Гимн крови

— Твой оптимизм меня вдохновляет, — отмахнулся он от Моны. — Следует ли считать, что именно твоя привязанность к клану удивительно великодушных людей заставила тебя сбежать от них в компании парочки охотников за кровью и позволить им превратить тебя в то, чем ты теперь являешься?

— Оберон, — сказал я. — Я тебя освободил, ведь так?

— Ну вот оно, — сказал он, закатывая глаза, — Ради святого Диего, разве я не веду себя примерно в присутствии Ровен Мэйфейр, единственного человека, которого когда-либо любил Отец, и разве я выколол Лоркин глаза своими собственными пальцами при первом же представившемся случае или сделал что-то еще более ужасное?

— Точно, — сказал я. — Поддержи же с уважением Ровен. Ты ничего при этом не теряешь. И не набрасывайся на Миравелль, чтобы сделать ей ребенка. Хорошо? А когда ты захочешь поступить наоборот, вспомни Святого Диего.

Оберон коротко рассмеялся, поднял руки вверх, потом опустил их, потом отвел назад, затем поднялся вверх по металлическим ступеням к открытой двери.

— Это должно быть тот еще святой, — сказала вполголоса Ровен.

— На борту, — сказал я, — Оберон все тебе расскажет о нем.

— Погодите, я забыл статую! — закричал Оберон с верхних ступенек — Как мог я так поступить?

— Обещаю, что принесу тебе ее, — сказал я. — Кроме того, Мэйфейры купят тебе все, что ты пожелаешь. Иди же на борт.

Он сделал, как я ему сказал, потом появился снова:

— Только помни — эта статуя сотворила чудо! Ты должен забрать ее!

— У меня нет намерения забывать об этом, — сказал я.

Он исчез.

Теперь только Ровен осталась стоять вместе с Моной, Квинном и со мной.

— Куда вы теперь направляетесь? — спросила Ровен.

— На ферму Блэквуд, — ответил Квинн. — Мы трое, мы связаны вместе.

Ровен взглянула на меня. Никто никогда не смотрел на меня так, как Ровен смотрела.

Она кивнула.

Она развернулась, чтобы уходить, потом повернулась снова и обняла меня, теплый комочек доверившейся мне жизни.

Все барьеры внутри меня пали.

Мы целовались, будто никого не было, чтобы это видеть, снова и снова, пока наши поцелуи не обрели собственный язык. Ее очень горячие груди прижимались к моей груди, мои руки схватились за ее бедра, мои глаза закрылись, мое сознание затуманилось на эти мгновения, как будто тело вытеснило его или так наводнилось ощущениями, что мозг отказывался помочь мне решить, что делать.

Но вот в конце концов она отпрянула, и я отвернулся. Жажда крови парализовала меня. Желание парализовало меня. Но потом высвободилась любовь, чистая любовь.

Я стоял неподвижный, осознавая, чем она на самом деле является — чистая любовь. И внезапным беспомощным прозрением протянулась нить, связующая ее с той любовью, которую я испытывал, когда целовал фантом Патси на краю болота: чистая любовь.

И мое сознание погрузилось в века, подобно совести, привыкшей выискивать грехи, только в этот раз она выискивала моменты чистой любви. И я узнавал их, тайные, тихие. Несколько. Роскошные моменты. Роскошные благодаря их силе, неважно знал тот, кто был любим или нет — образы двоих в объятиях друг друга, Эш и Морриган, и над ними поднимается белый туман. Эмблема чистой любви.

Прозрение рассеялось. Квинн оттащил меня от рева реактивного двигателя. Мы ушли с бетонированной площадки.

Мы молчали, пока гудел улетающий самолет. Он оставил после себя ровный след. И затерялся в облаках.

Вековая таинственность Карибов была нарушена — еще один крошечный остров, пропитавшийся кровью, и эта самая восхитительная часть света оказалась в состоянии вынести целые повести о жестокости.

Мона стояла и смотрела на море. Бриз трепал ее густые рыжие волосы. Ее глаза утопали в слезах. Она воплощала картину плача.

Сможет ли она начать сначала? Действительно начать, мое совершенство?

Я приблизился к ней. Я не желал нарушать скорбь тяжелой утраты. Но она подалась мне навстречу, протянув левую руку, чтобы прижаться ко мне, и оперлась на меня всем весом.

— Это были мои поиски, — сказала она, глядя перед собой отстраненным взглядом. — Это было моей мечтой, мечтой, которую не смогла уничтожить даже Темная кровь, мечтой, которая помогла мне справляться с болью, послужившей ее причиной.

— Я знаю, — сказал я. — Я тебя понимаю.

— Что я найду свою Морриган, — продолжала она, — Что я найду их, живущих счастливо, что я вновь приму ее со всеми ее безумными выходками, и мы проговорим ночи напролет, обмениваясь поцелуями, чтобы наши жизни соединились, а потом разошлись вновь. А теперь… Теперь все разрушилось.