Гимн крови

Я поднял святого Хуана Диего.

— Это ты, Квинн и Мона — вот кому не сидится на месте, — сказала она. — Я чувствую твою неугомонность. Но ферма Блэквуд? Она переживет вас всех.

Она еще раз быстро поцеловала меня. Потом вышла, ее бедра красиво покачивались в обтягивающем красном платье, ее ноги выглядели восхитительно благодаря тонким каблукам, ее сильно выбеленные волосы были высоко подняты — леди, у которой есть ключи и есть будущее.

Я пошел со Стирлингом.

Мы забрались в машину с низкой посадкой, я ощутил замечательный запах кожи, Стирлинг натянул пару симпатичных бежевых водительских перчаток, и мы загромыхали по выездной аллее, ухая на каждом камне и булыжнике.

— Вот это спортивная машина! — провозгласил я.

Кончик сигареты Стирлинга вспыхнул огоньком, и он еще разогнал машину.

— Да, детка, — закричал он сквозь ветер, будто сбросив двадцать лет жизни, — и если тебе нужно загасить сигарету, ты можешь сделать это прямо по дороге, — сказал он. — Это прекрасно.

Мы с грохотом въехали в болотистую местность. Мы так и гнали и безумствовали до Центра Мэйфейров, домчавшись до него где-то за три часа до рассвета.

Я долго шел по коридорам, поражаясь росписи на стенах и скамеечкам, и местам, предназначенным для семей пациентов, и пышным убранством комнат ожидания с их мягкой мебелью и картинами. И вестибюлям с их впечатляющими скульптурами и сияющим мраморным полом… А затем я слонялся по коридорам лабораторий и исследовательских центров, и затерялся в лабиринте секретных мест, и там индивиды в белых одеждах, мимо которых мы проходили, кивали мне, подтверждая, что я, с прижатой к груди статуей, двигаюсь в правильном направлении.

Он был грандиозным, настолько, что это с трудом укладывалось в моей голове, этот монумент семье и одной женщине. Носящий отпечаток тысяч жизней. Величественный сад, в почву которого были бережно посажены семена, чтобы здесь вырос лес стремящегося в вечность великолепия.

Что делал я на священной горе той, которая работала бок о бок с Богом?

Я нашел Оберона в бархатном уголке.

Оберон стоял у окна в белой врачебной форме и вглядывался в две освещенные дуги мостов. Строения в деловой части излучали мягкое кристаллическое сияние. Он развернулся, когда я вошел в комнату.

— Святой Хуан Диего, — сказал я, водружая святого на столик у кровати.

— О, спасибо, — тепло сказал он, без намека на прошлое пренебрежение. — Теперь я смогу уснуть.

— Ты несчастлив? — спросил я.

— Нет, — мягко ответил он. — Только удивлен. В своей клетке я говорил себе, что вся красота может уместиться на волнах вечно меняющегося моря. Мне было необходимо в это верить. Но нет же, огромный мир так богат чудесами. Я очень счастлив. И моя душа больше не печется о Миравелль, моей сладкой глупой Миравелль! Я в безопасности. И она тоже. И я свободен.

Глава 28

В комнате поддерживалась температура градусов 40. Даже мне было холодно. У Ровен посинели губы. Но она терпеливо стояла со скрещенными на груди руками сразу за дверью, прижавшись спиной к стене, предоставив нам столько времени, сколько было нужно. На ней были белые брюки и белый халат с прикрепленной к нему табличкой, на которой значилось ее имя. Ботинки у нее были черные и ничем не примечательные. Зачесанные назад волосы открывали лицо. На меня она не смотрела. Я был этому рад.

Стены были белыми. Таким же был и выложенный плиткой пол. В комнате находилось все возможное оборудование: мониторы, провода, трубки, резервуары, но все в выключенном режиме, оттеснено к стенам и расставлено по углам. Белые металлические жалюзи на окнах скрывали яркую ночь.

Миравелль, одетая в скромную длинную розовую ночную сорочку из хлопка, тихонько плакала. Оберон, в шелковой белой пижаме и халате, едва ли что-то видел из-под полуприкрытых век, прячущих, должно быть, как обычно сияющие глаза.

Мона стояла тихо, странница, приодетая будто бы для сафари, ее левая рука упиралась в спину Миравелль, в правой руке она держала огромный букет из наугад выбранных цветов. Ее глаза были сухими, а сама она — бесстрастной и измученной заботами.

Квинн остался со мной у двери. Он сжимал букет, который Мона просила подержать для нее.

Аромат цветов заполнял комнату. Тут были и маргаритки, и циннии, и лилии, и розы, и гладиолусы, и другие цветы, которых я не знаю, всевозможных раскрасок.