Гимн крови

Мону я обнаружил на кровати, душераздирающе всхлипывающую среди цветов. Квинн с отчаяньем смотрел на нее, стоя у кровати, склонялся к ней, пытался ее успокоить. Никогда еще я не видел Квинна таким испуганным. Я сделал быстрый жест, обозначавший, что все идет хорошо.

Призрака в комнате не было. Я не мог ни видеть его, ни чувствовать. Осторожный тип. Итак, он не хотел, чтобы его видела Мона?

Мона была голой. Леди Годива с разметавшимися волосами, прекрасное тело сияет, а она всхлипывает, возлежа на чудесном цветочном ложе. На полу прелестными белоснежными кучками грудится то, что осталось от разорванной одежды тетушки Куин.

На секунду меня объял ужас. Я это заслужил, но не мог предотвратить. Однако я не намерен был делиться своими опасениями с Квинном или Моной, сколько бы времени нам ни было отведено вместе, годы ли или декады. Ужас от того, с чем пришлось и еще придется столкнуться. Как обычно, с моральной точки зрения рассмотрев обстоятельства, я пришел к выводу, что сейчас не время заострять на этом внимание.

Я посмотрел на Квинна, моего братишку, моего ученика.

Он был создан монстрами, которых ненавидел и привык прятать от них слезы.

То, что сделала Мона, было абсолютно предсказуемо. Я лег на кровать рядом с ней, приподнял ладонями ее голову, заглянул в глаза. Она тут же затихла.

— Что за дьявольщина с тобой происходит? — требовательно спросил я.

Пауза, встревожившая меня, как готовая обрушиться лавина.

— Нет, ничего, — ответила она, — если тебе удобно представить это так.

— Ради бога, Лестат, — взмолился Квинн, — Не будь с ней жесток. Ты же наверняка знаешь, через что ей пришлось пройти.

— Я не собираюсь быть жестоким, — заметил я.

(Кто жестокий? Я?)

Я продолжал внимательно смотреть на нее.

— Ты меня боишься? — спросил я.

— Нет, — ответила она, нахмурив брови. Кровавые слезы побежали по ее щекам. — Просто я хорошо понимаю, что должна была умереть.

— Тогда спой реквием, — предложил я. — Погоди, сейчас я подберу слова. "О, этот жар иссушит мозг, а храбрость вся пройдет от слез, а я сама сойду с ума".

Она рассмеялась.

— Так то лучше, детка. Я твой создатель. Прими то, что случилось.

— Я так долго знала, что должна умереть. Господи, когда я думаю об этом, оказывается, что это единственное, что я знала! Я должна была умереть, — ее слова потекли спокойным потоком. — Окружавшие меня люди постепенно привыкли к этому. Иногда они проговаривались. Они говорили: "Из тебя бы вышла настоящая красавица. Мы будем помнить об этом". Умирание стало единственной моей темой. Я научилась обманывать и пыталась придумать, как лучше донести правду до близких. Я считала, что расстрою их. Это тянулось годы.

— Продолжай, — сказал я. Мне нравилась та легкость, с которой она доверялась мне, ее открытость.

— Какое-то время я еще могла наслаждаться музыкой, шоколадом. Ну, ты знаешь, всякими вещичками, вроде сорочек с кружевом. И я могла мечтать о ребенке, моем потерянном ребенке. А потом я уже не могла есть. А музыка только делала меня беспокойной. Я продолжала видеть людей, которых на самом деле не было. Я думала, что, может, у меня никогда и не было этого ребенка. Я так быстро потеряла Морриган. Но я бы тогда не умирала, если бы не родила Морриган. Я видела призраков…

— Дядю Джулиана? — спросил я.

Она поколебалась, потом произнесла:

— Нет, Дядя Джулиан приходил ко мне, но давным-давно и только во сне, когда хотел, чтобы я что-нибудь сделала. Дядя Джулиан пребывает в Свете. Он не возвращается на землю без серьезной причины.

(Осторожная подавленная дрожь)

Она продолжила, ее новая сущность добавляла словам музыкальности:

— Те призраки, которых я видела, принадлежали уже умершим людям, вроде моего отца или матери, которые ожидали меня. Но было еще не время, так говорил отец Кевин. Он очень сильный колдун. Но он не знал, пока не вернулся домой, на Юг. Он пошел в церковь Усыпления св. Марии, когда там было темно, если не считать света свечей. Он лег на могильную плиту, растянувшись во весь рост. Ты знаешь.

(Болезненный отклик. Я знаю).

— Он раскинул руки. Он представлял Христа на кресте, представлял, как целует кровоточащие раны Христа.

— А ты, когда тебе было больно, молилась?

— Не очень, — сказала она. — Это бы выглядело, как если бы молящийся требовал полной определенности. Но последний год я была не готова к определенности.