Гимн крови

Спать, спать, но я не мог. Они недостаточно безнравственны для меня, Квинн и Мона. Ни один из них. Я недостаточно безнравственен для себя!

И мне необходимо видеть, когда пожалуют духи.

Где-то тикали часы. Часы с нарисованным циферблатом и изящными стрелками. Небольшие часы. Часы, которые точно знали, как следует тикать и, наверное, могли тикать веками, а, может, и тикали уже несколько веков подряд. Часы, на которые взглядывали люди, часы, которые люди пачкали и царапали ключиком, а потом, должно быть, люди начинали их любить.

Часы, находящиеся где-то в этой квартире, скорее всего, в дальних комнатах. Единственный предмет из всей обстановки, способный говорить. Я их слышал. Я знал, о чем они говорят. Их болтовня была мне приятна.

В дверь постучали. Забавно. Звучало так, будто стук раздался прямо над моим ухом.

— Входите, — сказал я.

Да, я чертов дурак. Но я не был одурачен звуками, которые слышал. Не было звука открывающейся двери. Не было звука двери захлопнувшейся.

В изножье кровати стоял Джулиан. Он прошел сбоку от нее. Джулиан в своем деловом черном фраке, белом галстуке и с волосами ослепительно белоснежными в свете свечей. Глаза его были черными. Я думал, они у него серые.

— Зачем ты стучал? — спросил я. — Почему бы вместо этого тебе просто не разорвать мой мир на части?

— Я бы не хотел, чтобы ты снова забыл о правилах хорошего тона, — сказал он на безупречном французском. — Ты отвратителен, когда забываешь о них.

— Чего ты добиваешься? Хочешь заставить меня страдать? Присоединяйся к толпам прочих желающих. Меня подвергали пыткам существа намного сильнее тебя.

— Ты так и не понял, что я могу сделать, — сказал он.

— Ты совершил "ужасную ошибку". Что это было? — спросил я. — Только я вот думаю, что ты не знаешь о чем речь.

Он побледнел. Его спокойное лицо заметно исказилось от ярости.

— Кто послал тебя сюда играть с живыми людьми?

— Ты не живой! — сказал он.

— Спокойно, спокойно, — предупредил я насмешливо.

Он был слишком сердит, чтобы говорить. Гнев делал его ярче, отчетливее. Или это была печаль? Я не мог вынести мысли о печали. Мне ее и так всегда хватало.

— Ты хочешь ее? — спросил я. — Тогда скажи ей сам.

Он не ответил. Я пожал плечами, настолько насколько это было возможно, учитывая, что я вальяжно лежал на стеганом одеяле.

— Я не могу ей сказать, — заметил я. — Кто я, чтобы заявить ей: "Джулиан говорит, что ты можешь выйти на солнце, чтобы отправляться в Вездесущесть Спасения". Или, быть может, мои вчерашние вопросы попали точно в цель, и ты сообразил, что и сам не знаешь, откуда явился? Быть может, никакой Вездесущести Спасения нет. Нет святого Хуана Диего. Может, ты просто хочешь забрать ее с собой в мир призраков, где ты обычно слоняешься в ожидании, что кто-нибудь тебя увидит. Кто-нибудь вроде Квинна, самой Моны или меня? Вот в чем дело? Подразумевается, что она должна хотеть стать призраком? Я демонстрирую тебе свои лучшие манеры. Это мой самый вежливый тон. Мои мать и отец остались бы мною довольны.

Теперь в дверь постучали на самом деле.

Он исчез. Мне почудилось, что я что-то успел уловить краем глаза. Это не Стелла сидела слева от меня все это время? Mon Dieu! Я схожу с ума.

— Трус, — прошептал я.

Я сел, скрестив ноги в индийской манере.

— Входите, — сказал я.

Мона ворвалась в комнату, одетая в свежее розовое платье с длинными рукавами и сатиновые розовые туфельки на высоких каблуках. В ее вытянутой вперед руке трепетал новый листок.

— Давай, впечатли меня, — предложил я.

— "Моя цель возвысить свой опыт до уровня соучастия жизни, на что хватит той грандиозной силы, которой наградил меня Лестат. Подняться до высот, где не будет страданий от очевидных и болезненных теологических вопросов, которые неизбежны для создания, подвергшегося подобной мутации, например таких "как мое существование видится глазами Бога?" Я человек или вампир? Или я только вампир? Это само по себе проклятие, и я говорю сейчас не о буквальном аде, с ужасающим пламенем, но о состоянии, означенном отсутствием бога. Но заключается ли проклятие в том, кто я теперь есть или я по-прежнему нахожусь в релятивистской вселенной, в которой могу следовать тем же принципам гуманизма, что и любой человек? То есть следовать заветам Христа, исторической личности, в которую я полностью верю, несмотря на тот факт, что в современных философских кругах вера в него считается устаревшей. Но какое мне дело до моды, теперь, в моем новом исключительном и часто просветленном воплощении?"