Солнечная

Патриция сказала:

– Где ты?

Голос звучал бесстрастно, и вопреки всему в Биэрде шевельнулась глупая надежда: наконец-то ей небезразлично, где он находится.

Он сказал ей где, а потом спросил:

– В чем дело?

– Здесь полиция. Ты должен приехать.

Он спросил:

– Патриция, что происходит?

Она говорила, прикрыв микрофон ладонью. Он расслышал приглушенный мужской голос, потом она сказала:

– Приезжай сейчас же.

– Нас ограбили?

Теперь слышалось много голосов. В доме были десятки людей. Она стала повторять свои слова тем же ровным тоном и вдруг вскрикнула, словно ее пырнули в руку, и не то прокричала, не то провыла:

– Это Родни, он кого-то убил…

Тут вмешался мужской голос:

– Миссис Биэрд… – И связь прервалась.

Биэрд вернулся в свою кабинку, собрал заметки, написанные через силу, быстро прошел по двору мимо статуи Ньютона работы Паолоцци и только на улице, сигналя такси, вспомнил то, что решил несколько часов назад: будет выглядеть убедительнее, если он приедет домой с чемоданом. На Портленд-Плейс он попросил таксиста подождать, зашел в институт и поблагодарил администратора. По дороге домой Биэрд задумался: не та ли эта забытая четвертая или пятая деталь, что он не ринулся прямо домой, а заехал за багажом? Но ни к какому выводу не пришел.

Биэрда подробно допрашивали четыре раза, и его четвертые показания нисколько не разнились с первыми. Под непрерывным давлением полицейского допроса честность – лучшая стратегия, непробиваемая защита, и Биэрд, человек науки, высоко ценил внутреннюю цельность. Истина неприступна. Не надо помнить, что ты сказал в прошлый раз, если можно вернуться к источнику. Поэтому да, он прибыл ранним рейсом из Осло в восемь часов. Сразу пошел к такси и – тут был единственный его вымысел, остальное просто умолчанием – попал в долгий затор на М4, так что на Портленд-Плейс приехал только в середине утра. Но до этого Биэрд часто ездил на такси из Хитроу и часто попадал в пробки, память была мягкая, как воск, и вскоре конструкция вылепилась в уме как подлинное воспоминание, смутное и в то же время определенное. Он действительно помнил, что потерял час в пробке. Что он делал во время этой долгой поездки? Читал статью коллеги для рецензии. Не поднимая головы. Не смотрел на пробки на быстрой полосе, на средней или где там. Остальное было чистой правдой – дело в институте, работа в библиотеке, прерванная звонком Патриции, когда он сидел в кафе. С болью он честно признал, что ему было известно о связи жены с мистером Тарпином и он был этим огорчен. Но у него самого, Биэрда, было много связей на стороне, таков, к сожалению, был их брак, и, вероятно, он подходил к концу. Он не отклонился от истины, рассказав о синяке под глазом Патриции, о своем воскресном визите в Криклвуд, о встрече с Тарпином, о пощечине и о том, как он, не привыкший к насилию, поспешил ретироваться ради собственной безопасности. Преодолевая смущение, он подробно рассказал инспектору о том, как познакомил Тома Олдоса с женой, и нет, не заметил, чтобы между ними что-то возникло, и нет, не подозревал, что пока он, Биэрд, был в Арктике, и, кто знает, может быть, за месяцы до того, Патриция сошлась с Олдосом. И да, конечно, он знал молодого человека, блестящего молодого ученого, который часто подвозил его со станции в Рединге. Нет, он не вызывал мгновенной симпатии. Слишком занят собой, слишком ограничен, тяжеловат в компании. Но в их среде таких много.

Несмотря на то что говорил он правду, допросы проходили напряженно, а на первом он сидел в страхе – не было уверенности, что никто не видел, как он приехал к дому в десять и уехал сорок пять минут спустя. Но страх естественно было истолковать как вполне понятное волнение. Последующие три допроса дались легче, они прошли после ареста Тарпина, но все же требовали определенной сосредоточенности. Через неделю после начала Биэрд прочел в газете – ожидаемый шторм бушевал вовсю, целыми днями и по ночам перед садом толпились фотографы, – что Тарпина никто не видел в утро смерти Олдоса. Из-за проливного дождя Тарпин вынужденно сидел дома, лишившись и своих рабочих, и алиби. Это, во всяком случае, ободряло. А также утечки из полиции в прессу касательно открытки Тарпина с угрозами Олдосу и двух телефонных звонков, предусмотрительно записанных молодым человеком. Последние два допроса были скорее формальностью, уточнением некоторых мелочей, как его с улыбкой заверили в полиции. Ясно было, что виновник установлен. Биэрд расписался на своих показаниях с росчерком.