Солнечная

– Я рад, что ты была со мной откровенна. Спасибо.

Не убирая ладонь, он сказал ей, что сожалеет о вырвавшихся сгоряча словах, что она, разумеется, никакая не шантажистка, что он бесконечно счастлив снова быть с ней и что она права, они не должны ссориться. Все это время она смотрела на него, как на гипнотизера. Глаза ее вновь заблестели. Она обогнула стол, опустилась рядом с ним на колени, и они слились в поцелуе. Когда она вернулась на свое место, барометр показывал «ясно» и можно было спокойно продолжить трапезу. Он умял три порции цыпленка и рагу с «чилийским» стручковым перцем, рассказывая при этом о работе и разъездах, о конференции в Потсдаме, о последних новостях из Нью-Мексико, о команде из Массачусетского технологического института, работающей, как и он, над процессами искусственного фотосинтеза, но отстающей от него на добрых полтора года. Он рассказывал о простоте дизайна, о красоте намертво закрепленных узлов, об оксфордских ребятах, просчитавших оптимальную форму солнечного рефлектора, отнюдь не параболическую, как ему представлялось ранее.

Он наводил на нее скуку, говоря лишь затем, чтобы установить дистанцию между собой и будущим ребенком, чтобы вытеснить из ее головы этого ребенка собственным детищем. Иногда она задавала наводящий вопрос, но в основном молчала, глядя на него с безграничным, необъяснимым терпением. Она любила лысого толстяка, казавшегося ей олицетворением серьезности и высокого предназначения, отца ее ребенка, а также отца, за которым ей хотелось ухаживать, отца, который пока не в восторге от своей судьбы, но который, она это твердо знала, рано или поздно сдастся.

В популярных терминах он поделился радостью недавнего открытия – не по одному электрону на каждый фотон, а по два, со временем же, возможно, даже по три! Она слушала с выражением, которое он так любил: кривая улыбочка и выпяченные губки, кажется едва сдерживающие взрыв смеха. Но все, о чем он говорил, не было даже отдаленно забавным. Она заслуживала большего. И тогда он начал ей рассказывать про свое приключение в поезде, а поскольку он переел и взопрел, то предложил снова перебраться на диван.

Когда он рассказывал эту историю в «Савое», он полагался непосредственно на свое восприятие эпизода. Теперь наличествовали три составляющие: событие, каким оно ему запомнилось, более свежее воспоминание о первой апробации на публике и желание рассказать послеобеденный анекдот, который ее развеселит, и расположит к нему, и на время прогонит с горизонта грозовую тучу их главной темы. Все, что он сейчас усиливал, или видоизменял, или добавлял, звучало правдоподобно и отчасти было правдой. Это был автоплагиат с заимствованием оборотов, пауз и драматургии, использованных им в рамках лекции. Он изобразил пассажира в поезде жутковатым амбалом, а себя – неотесанным болваном, импульсивным, жадным, заслуживающим упрека. До момента, когда пассажир спустил вниз его багаж, он старательно подчеркивал выдержку молодого человека на грани святости. С точным ощущением повествовательного жанра Биэрд утаивал любую деталь, которая могла предвосхитить и тем самым смазать момент истины, когда он, сунув руку в карман, обнаружил там нераспечатанный пакетик с чипсами.

Тактика сработала. В нужный момент Мелисса вскрикнула от изумления. Она взяла его голову обеими руками и затрясла со словами:

– Вот дурачок, вот простофиля! Ах, жаль, меня там не было! – Продолжая смеяться, она отпила глоток вина, все те же два пальца от донышка, и они поцеловались, и обнялись, и посмеялись вместе. Затем она отстранилась и сказала: – Ах ты, злодей! – А потом раздумчиво: – А он-то, бедолага!

Наконец, придя в себя, она придвинулась к нему поближе и сказала:

– А ты знаешь, нечто подобное случилось с нашим Иваном. Помнишь Ивана в магазине?

История про Ивана его не интересовала. Он встал не без труда, отвесил легкий поклон, сопроводив его преувеличенным рыцарским жестом, и повел ее в спальню, где, не говоря ни слова, раздел. Ей нравилось такое начало: она голая, а он одет. Хотя он был не сведущ в таких вопросах, однако не сомневался, что в старину она бы считалась идеалом женской красоты, образцом нежных форм. Узкая в плечах, широкая в бедрах, тяжелые груди, две ямочки у основания позвоночника над увесистыми ягодицами. Эти ямочки он первым делом и поцеловал. Он сидел на краю постели, а она его оседлала и обняла за шею. Она тыкалась носом и целовала его в лоб, он покрывал поцелуями ее грудь. Но эту красоту нельзя было назвать невесомой. Боль в его сомнительном колене разгоралась не на шутку, он подумал, еще минута, и связки оторвутся от кости. Но она заговорила о своей любви, зашептала о том, как она его любит, и пришлось крепиться.