77  

И вот, вроде как невзначай, он снова столкнулся с ней нос к носу перед воротами ее колледжа, где поджидал ее два с половиной часа. Он спросил, нельзя ли, по крайней мере, проводить ее через парк. Она не ответила отказом. На ней была шинель из гарнизонного магазина поверх желтого кардигана и черной плиссированной юбки, а также лакированные туфли с диковинными серебряными пряжками. Она была еще красивее, чем он ожидал. По дороге он вежливо поинтересовался ее специализацией, и она объяснила ему, как деревенскому дурачку, что пишет работу о Мильтоне, известном английском поэте семнадцатого века. Он попросил ее сообщить какие-то подробности. Она сообщила. Он прокомментировал со знанием дела. Удивленная, она продолжила тему. С целью прояснения ее позиции Биэрд процитировал: «Он будто бы летел с утра до полдня», и Мейзи охрипшим голосом закончила: «И с полдня до заката»[14]. Стараясь сохранять раздумчивую интонацию, он заговорил о мильтоновском детстве, а затем о Гражданской войне. Кое-какие факты были ей неизвестны, и ей захотелось услышать больше. Удивительно, но она почти ничего не знала о жизни поэта; в ее задачу, похоже, не входило изучение обстоятельств того времени. Биэрд направил разговор в более знакомое для нее русло. Они вспомнили другие любимые строки из Мильтона. Он спросил, кого из специалистов она читала. Некоторых из них, как оказалось, он тоже прочел, что и было им с должной скромностью продемонстрировано. Поскольку он просмотрел библиографию, круг тем для разговора у него выходил далеко за пределы прочитанного. Когда выяснилось, что «Комус» не нравится ей еще больше, чем ему, он позволил себе осторожно высказаться в защиту поэмы, после чего дал ей себя разбить в пух и прах.

Затем он заговорил об «Ареопагитике» и ее значении для современной политики. Тут она остановилась и спросила его в лоб, откуда физик столько знает о Мильтоне. Он решил, что его раскололи, и принял слегка обиженный вид. Меня интересуют знания как таковые, сказал он, а что касается границ между разными предметами, то они проведены просто для удобства или являются историческим недоразумением или инерцией традиционного восприятия. В качестве иллюстрации он привел примеры, которые почерпнул от друзей-антропологов и зоологов. Голос ее впервые потеплел, и она начала задавать ему личные вопросы, так как физика ее совсем не интересовала. Из каких он краев? Из Эссекса, сказал он. Надо же, и она тоже! Из Чингфорда! Это был выигрышный билет, и он не преминул им воспользоваться. Он пригласил ее на ужин. Она сказала «да».

Этот солнечный, в легкой дымке ноябрьский полдень, встреченный ими у Радужного моста через реку Черуэлл, станет для него отправной точкой его первого брака. Спустя три дня они ужинали в отеле «Рэндолф», а перед этим он посвятил Мильтону еще один полный день. К тому времени было уже ясно, что главным предметом его собственных изысканий будет свет, поэтому естественным образом его внимание привлекло стихотворение того же названия, из которого он заучил наизусть последние десять строк, и за второй бутылкой вина он заговорил с ней о пафосе этой вещи: слепой оплакивает то, чего никогда не увидит, чтобы потом восславить спасительную силу воображения. Держа в руке бокал вина над накрахмаленной скатертью, он продекламировал: «Тем ярче воссияй, Небесный Свет, / Во мне и, силы духа озарив, / Ему – восставь глаза; рассей туман, / Дабы увидел и поведал я / То, что узреть не может смертный взор»[15]. Он увидел, как глаза Мейзи наполнились слезами, и достал из-под стула подарок – «Ареопагитику» в переплете из телячьей кожи, 1738 года издания. Мейзи обомлела. Через неделю в ее комнате, среди дня, тайком, под звуки «Сержанта Пеппера» из портативного проигрывателя, который он перед этим починил с помощью паяльника, они наконец стали любовниками. Термин «грязная девчонка» с намеком на ее общедоступность сразу сделался для него отвратительным. А все же в постели она была куда смелее и необузданнее, изобретательнее и великодушнее, чем любая из его прежних подружек. А еще она готовила классный пирог с мясом и почками. Он решил, что влюбился.

Ухаживания за Мейзи превратились в настойчивую и хорошо организованную погоню, доставившую ему истинное наслаждение и ставшую поворотным моментом в его развитии, ибо Майкл точно знал: ни один третьекурсник с факультета искусств, будь он хоть семи пядей во лбу, после одной недели подготовки никогда не «прокатил» бы среди коллег Биэрда, студентов-математиков и физиков. Впереди была улица с односторонним движением. «Мильтоновская неделя» навела его на мысль о грандиозном блефе. Чтение поэта семнадцатого века, конечно, тяжелый труд, однако он уж точно не назвал бы его интеллектуальным подвигом, это было ничто в сравнении с тем, с чем он каждодневно сталкивался в своем университетском курсе. В ту самую неделю, когда они ужинали в «Рэндолфе», он штудировал скаляр Риччи и наконец понял, что он значит в общей теории относительности. Похоже, эти невероятные уравнения наконец-то уложились у него в голове. Великая Теория перестала быть абстракцией, перейдя на чувственный уровень, он ощущал, как материя способна деформировать бесшовную ткань пространства-времени, как эта ткань влияет на движение объектов и как из ее кривизны возникает гравитация. По полчаса разглядывая две дюжины букв и индексов в уравнении поля, он понимал, почему сам Эйнштейн говорил о его «несравненной красоте» и почему Макс Борн назвал его «величайшим взлетом человеческой мысли о природе».

  77  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×