Честный проигрыш

— С четвероногими?

— Да. Чувство к Таллису напоминало то, что испытываешь к животным. Дикая смесь безмерной жалости и страдания. Почему боль, испытываемая животным, вызывает такой глубокий отклик? Иногда музыка заставляет испытывать что-то похожее, и тогда это тоже ужасно. Помнишь, как в детстве мы расстраивались из-за рассказов о животных? Не моргнув глазом выслушивали об убитых или погибших от голода людях, но заливались слезами, узнав, что какой-то зверюге больно. Именно так было и с Таллисом. Все, что происходило с ним, меня ранило. Все беды мира делались вдруг осязаемыми. Это напоминало плач над бессловесным зверем. Но было не одной только жалостью, а чем-то большим. Своим существованием он просто разрывал мне сердце.

— По-моему, это очень похоже на любовь.

— Да, на какую-то разновидность любви. И ведь я всегда знала, как мы непохожи. Но никогда не предполагала, что во мне может проснуться эта чудовищная… жажда, что я могу захотеть кого-то с той хищной силой, с какой я захотела Джулиуса.

— Джулиус был, наверно, великолепен… Это легко себе представить… У него были совсем другие вкусы…

— Вкусы! Никаких новых вкусов, кроме любви к богатым домам, спиртному и деньгам, у меня за последнее время не появилось. И дело не в том, что Джулиуса привлекал светский образ жизни, наоборот, он его чаще отталкивал. Джулиус живет в своем собственном мире. Судьбы мужчин связаны с мифом, который они несут в себе. В Таллисе мифа нет. А Джулиус почти всегда невероятен. Это меня и покорило.

— Жизнь с Джулиусом приносила удовольствие?

— «Удовольствие» — недостаточно сильное слово. Мы жили как боги. Словами это не объяснить. Таллис в каком-то смысле неполноценен. Он абсолютно вменяем, но эта вменяемость угнетает, высасывает энергию. Любя его, я все время жила на нервах, а ему не хватало природной чуткости, чтобы как-то смягчить это, сгладить. У Таллиса никакой внутренней жизни, никакого понимания себя, он пуст. Сначала мне казалось, что он непрерывно чего-то ждет, но потом поняла, что это не так. Иногда он почти пугал меня. Он непонятен, но в то же время лишен загадочности. Джулиус весь открытый, прозрачный, но в то же время загадочный и будоражащий. Ты понимаешь, что я имею в виду? Джулиус дал мне крылья и научил летать.

Он сам — воплощение духа, внутренней жизни, высокого бытия, и он наполнил меня этим бытием, сделал уверенной в себе, собранной, настоящей.

— Ох, Морган, как я мечтала, чтобы у вас все было хорошо. Джулиус, безусловно, гораздо больше тебе…

— Пусть болезненно, но мы срослись душами. Чтобы срастись, нужны внутренний мир и духовная жизнь… и еще остроумие, деликатность, стиль…

— Все-таки ты должна поесть, дорогая. У нас сегодня холодный ужин…

— Перестань наконец говорить о еде. Если ты хочешь есть, иди и ешь. Я вдрызг пьяна, но это меня поддерживает. И мне нужно столько всего тебе рассказать.

— Когда ты в последний раз писала Таллису?

— Тысячу лет назад. Как только все это началось. Я написала ему, что останусь с Джулиусом.

— И Таллис ответил?

— Как легко можно догадаться, он написал очень доброе, всепонимающее письмо. Благодарил за откровенность и добавлял, что если я передумаю, то… и т. д., и т. д., и т. д.

— Потом он писал еще?

— Да. Пришло несколько вымученных писем, больше всего походивших на упражнения по грамматике. Отчет о его делах, суждения о политике, а в середине, как бы невзначай, что он все еще меня любит. Эти письма так дергали, что я начала их уничтожать, не вскрывая. Ответов, само собой, не писала. Потом и он перестал писать. Ему вообще никогда не давались письма.

— В Таллисе есть что-то бесконечно примитивное. Воображаю, что это были за послания.

— Знаешь, жалко, что он не попал на войну. Там он, хочешь не хочешь, приобрел бы естественную закалку.

— Да, а так всю жизнь ходит на цыпочках.

— Иногда он казался мне чуть не призраком. И еще в нем какая-то обреченность. Он словно притягивает к себе что-то потустороннее. Хильда, я должна вырваться на свободу. И дело не только в Таллисе.

— Тебе надо понять, что Джулиус — прошлое.

— Думаю, это никогда не удастся. Хотя, может быть, и удастся, но сначала мне надо понять, как жить. Хильда! Как было страшно, когда он усилием воли стал отсылать меня прочь. Я понимала, что это конец, но ответственность за него он взваливает на меня. И все-таки ничего не было сказано. Прости, что я все говорю и говорю. Ведь, с тех пор как разладилось с Джулиусом, мне не с кем было поговорить. За целый год я ни разу не произнесла «Таллис». Хильда, у тебя нет поблизости его снимков? Я помню глаза. Помню рот, который ты называла «губки бантиком». Но лицо в целом не помню, забыла, как он на самом деле выглядит.