ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах

Ланарк почувствовал себя слабым и обманутым. Ему хотелось ненавидеть Сладдена, но он не знал за что. Обличительным тоном он произнес:

— Я видел Нэн с ребенком.

— Рима мне говорила. Рад, что у них все в порядке. — Сладден с улыбкой кивнул.

— Заседание начинается, — объявил Ритчи-Смоллет. — Прошу садиться.

Народ расселся у стен. Сладден занял стул с высокой резной спинкой и подлокотниками; Ритчи-Смоллет усадил Ланарка справа от Сладдена, а сам сел слева. Грант устроился рядом с Ланарком. Ритчи-Смоллет проговорил:

— Прошу тишины. Секретарь, к сожалению, не явился, так что мы снова будем вынуждены принять протокол предыдущей встречи без оглашения. Но неважно. Наше сегодняшнее заседание созвано по причине… но об этом я попрошу рассказать нашего председателя, провоста Сладдена.

— Нынче нас почтил присутствием, — начал Сладден, — прежний гражданин Унтанка, недавний сотрудник института, работавший под руководством известного — точнее, вероятно, будет сказать: пресловутого — Озенфанта. Ланарк — вот он, со мною рядом — решил вернуться сюда по доброй воле, что, несомненно, свидетельствует о притягательной, дружественной обстановке в Унтанке, но также и о силе его патриотического духа.

Сладден сделал паузу. С криком «Замечательно!» Ритчи-Смоллет захлопал в ладоши. Сладден продолжил:

— Если не ошибаюсь, он побывал на личном приеме у Монбоддо.

Чей-то голос из-за колонны выкрикнул:

— Позор!

— В этих стенах у Монбоддо, разумеется, нет друзей, однако информация о том, как совет относится к Унтанку, для нас тайна за семью печатями, и потому мы приветствуем любую возможность что-либо об этом узнать. Со мною рядом находится также Грант, хорошо нам всем знакомый. Голос из-за колонны выкрикнул:

— Да здравствуют производители, Поли!

— Грант считает, что у него есть для нас важные новости. Что это, я не знаю, но думаю, они подождут, а сперва мы послушаем гостя, так?

Сладден взглянул на Гранта, тот пожал плечами.

— Итак, предоставляю слово Ланарку.

Смущенный, Ланарк встал:

— Не знаю, что и сказать. Я не патриот. Унтанк мне не нравится, я люблю солнечный свет. Сюда я прибыл, так как мне сказали, что Унтанк будет в ближайшие дни списан и проглочен, а всех обладателей паспортов совета переведут в более солнечный город. — Он сел.

Наступила тишина, потом Ритчи-Смоллет спросил:

— Это вам сказал Монбоддо?

— Нет, один из его секретарей. Некто Уилкинс.

— Я решительно возражаю против тона предыдущего оратора! — выкрикнул резким (куда Гранту!) голосом здоровяк с бычьей шеей. — Открыто бахвалится тем, что не испытывает дружественных чувств к Унтанку, между тем наш провост рекомендует его как своего рода посла, и что же за новости приносит нам этот посол? Сплетни. Ничего, кроме сплетен. Гора мучается родами, а родится гадкий грызун. Но какова же направленность речи субъекта, который провозгласил себя врагом вскормившего его города? Он заявляет, будто за днем Страшного суда, который грядет непременно, хотя и не известно когда, обладатели паспортов совета подлежат переводу в более счастливые пределы, все же остальные будут проглочены — уж не знаю, что он под этим подразумевает. Но все же я скажу вот что. У меня, как у некоторых других членов комитета и у самого оратора, есть паспорт совета. Цель его утверждений ясна: посеять раздор между нашими братьями, разобщить наши ряды. Позвольте мне заверить этого двойного агента, претендующего на роль мессии, что номер не пройдет. Нет лучших борцов с советом, чем люди вроде Скаугала и меня. Мы любим наш народ. Готовы вместе с Унтанком хоть плыть, хоть тонуть. А деморализующее влияние разглагольствований приглашенного оратора предлагаю совету свести на нет, сделав вид, что мы их не слышали.

— Какие разглагольствования, Гау? — мягко вмешался Ритчи-Смоллет. — Ланарк всего-то и произнес, что четыре кратких фразы. Я сосчитал. Прежде чем его отпустить, надо бы узнать немного подробностей. Уилкинс сказал, что Унтанк будет списан и проглочен. А не указал ли он почему?

— Да. Он объяснил, что вы больше себя не окупаете и что списание даст некий энергетический выигрыш. Его люди, мол, привыкли поглощать городки и деревни, но Унтанк будет первым съеденным крупным городом со времен Карфагена.

Раскатистый смех взорвался в разных концах комнаты. Вдогонку за выкриком из-за колонны: «Карфаген? А как насчет. Ковентри?» — зазвучало: «Ленинград! Берлин! Варшава! Дрезден! Хиросима!»