Маленький, большой

— Оставьте меня в покое, — проговорил он.

— Отвечай на вопрос, а то получишь по первое число, — рявкнула миссис Андерхилл.

— Что такое?

— Это дитя в Городе, твой правнук. Не хочет двигаться с места, не хочет выполнять свой долг, желает вместо этого умереть от любви.

— Любовь, — отозвался Дедушка Форель. — На земле не осталось силы большей, чем любовь.

— Он не хочет идти за остальными.

— Тогда пусть следует за любовью.

— Хм, — произнесла миссис Андерхилл и добавила: — Хм-мм. — Ее большой палец подпирал подбородок, а указательный — щеку, локоть лежал в ладони другой руки. — Так-так. Ему, наверное, нужна Супруга.

— Да, — согласился Дедушка Форель.

— Просто чтобы его теребить, поддерживать интерес к жизни.

— Да.

— Не хорошо быть человеку одному.

— Нет, — буркнул Дедушка Форель, но означало это согласие или, наоборот, несогласие — поди пойми, когда слово вылетело из рыбьего рта. — А теперь дай мне заснуть.

— Да! Да, конечно, Супруга! О чем я только думала? Да! — С каждым словом голос миссис Андерхилл звучал все громче. Дедушка Форель испуганно ушел под воду, и даже лед начал быстро таять и опускаться под ногами миссис Андерхилл, когда она вскричала громовым голосом: — Да!

— Любовь! — сказала она остальным. — Не в Бывшем, не в Предстоящем, а Ныне!

— Любовь! — подхватили все.

Миссис Андерхилл открыла горбатый сундук, окованный чугуном, и начала в нем рыться. Найдя то, что искала, она умело обернула этот предмет в белую бумагу, перевязала красно-белым шпагатом, смазала концы воском, чтобы шпагат не обтрепался, взяла ручку и чернила и, воспользовавшись услужливо подставленной спиной мистера Вудза, написала на бирке адрес. Управилась она со всем этим в мгновение ока.

— Пусть следует за любовью, — повторила она, когда пакет был готов. — Волей… — Она поставила последнюю точку. — Или неволей.

— А-а-а-а, — сказали все и, тихо переговариваясь, начали расходиться.

— Ты ни за что не поверишь, — сказала Сильвия Оберону, влетая в дверь Складной Спальни, — но я получила работу.

Сильви отсутствовала с самого утра. Щеки ее горели от мартовского ветра, глаза сияли.

— Ага. — Приятно удивленный, Оберон засмеялся. — А твоя Судьба?

— Фиг с ней. — Она сорвала с крючка выкрашенный в кофе костюм и бросила в мусорную корзину. — Больше никаких отговорок. — Сильвия вынула рабочую обувь, спортивный свитер и шарф. Со стуком уронила ботинки на пол. — Нужна теплая одежда. Завтра я начинаю. Больше никаких отговорок.

— Сегодня хороший день. День дураков.

— Как раз мой. Мой счастливый день.

Оберон со смехом поднял Сильвию. Пришел апрель. В объятиях Оберона Сильвия испытала двойственное чувство, словно спаслась от какой-то опасности, но предчувствует, что она повторится. Ей было и уютно, и страшно от того, что уют этот был таким ненадежным, и глаза ее наполнились слезами.

— Papo, — сказала она. — Ты лучше всех. Тебе это известно? Ей-богу, ты замечательный.

— Ты, главное, расскажи, что это за работа.

Обняв его, она усмехнулась:

— Ни за что не поверишь.

Глава четвертая

Мне кажется, в религии слишком мало невероятного, чтобы дать пищу активной вере.

Сэр Томас Браун

Крохотная контора службы доставки «Крылатый гонец» вмещала в себя: прилавок или перегородку, за которой сидел диспетчер, вечно жевал незажженную сигару, совал в гнездо и выдергивал штекеры древнего коммутатора и мычал в головной телефон: «Крылатый слушает»; ряд складных стульев серого металла, где сидели временно не занятые курьеры (одни, как выключенные машины, оставались безжизненными и неподвижными, иные же, подобные Фреду Сэвиджу и Сильвии, развлекались болтовней); гигантский старый телевизор на подставке с цепью, до которой не дотянуться, вечно включенный (Сильвии удавалось урывками смотреть «Мир Где-то Еще»); несколько урн с песком и окурками; коричневые фарфоровые часы; боковое помещение, где сидел босс, его секретарь и иногда энергичный, но на вид отнюдь не процветающий коммивояжер; металлическую дверь с засовом. Окон не было.

Действие шло бы веселее

Сидеть в конторе Сильвии не очень нравилось. Слишком уж эти голые обшарпанные стены в свете флуоресцентных ламп напоминали ей детство: приемные общедоступных больниц и приютов, полицейские участки, места, где толкался, сменяя друг друга, бедно одетый народ. К счастью, ей не приходилось проводить там много времени: работа в «Крылатом гонце», как всегда, кипела. Чаще Сильвия, в рабочих ботинках и спортивном свитере с капюшоном (похожая, как она говорила Оберону, на подросточка-лесбиянку, но все же хорошенькая), спешила по холодным весенним улицам, красовалась в толпах и роскошных конторах, сдавала груз или брала его у самых разных секретарш: высокомерных, суровых, жеманных, неряшливых и добродушных. «Крылатый гонец! — кричала она им. — Распишитесь, пожалуйста, здесь». И уносилась прочь в лифтах, нагруженных мужчинами в красивых костюмах: по дороге на ланч они разговаривали чуть слышно, а сытые — орали во весь голос, излучая дружелюбие. В отличие от Фреда Сэвиджа, она не знала город как свои пять пальцев, — с тайными ходами, проездами, сквозными дворами, позволяющими пешеходу сэкономить добрых полквартала, — но в целом ориентировалась неплохо и находила, где срезать путь. Она гордилась точностью, с какой выбирала проходы и повороты.