Маленький, большой

— Итак, — проговорил Джордж.

— Итак.

— Значит, обратно в большой город? Где ты думаешь…

— Можно снова к тебе? Прости.

— Как же, как же. Отлично. Работы сейчас невпроворот. Складная Спальня пустует… Как долго ты думаешь?..

— Не знаю. Некоторое время. Далее всегда.

Да я же просто мячик и только, — понял вдруг Оберон: вылетел из Эджвуда, допрыгал до Города, бешено заметался в лабиринте, кидаемый от стенки к стенке, от предмета к предмету; затем, не по своему выбору, а по принципу «угол падения равен углу отражения», вернулся в Эджвуд — и вновь на эти улицы, на Ферму. Но даже самый упругий мяч рано или поздно останавливается: прыгает ниже, еще ниже, потом только катится, раздвигая траву, потом не может одолеть даже сопротивление травы, дергается напоследок и замирает.

Три Лайлак

Тут Джордж как будто сообразил, что они стоят в открытых дверях, и, как одной зимней ночью в другом мире, высунул голову наружу, чтобы быстро посмотреть, нет ли кого в конце улицы, потом втянул Оберона в дверь и тщательно ее запер.

— Для тебя есть почта и еще кое-что, — сказал Джордж, ведя Оберона через холл и вниз по лестнице в кухню. Он добавил еще что-то, о козах и помидорах, но Оберон его уже не слышал из-за шума в ушах и засевшей в голове робкой мысли о даре. И шум, и мысли не покидали его, пока Джордж рассеянно обшаривал кухню в поисках писем, время от времени останавливаясь, чтобы задать вопрос или отпустить замечание. Лишь убедившись, что Оберон не слушает и не отвечает, Джордж сосредоточился на своей задаче и отыскал два длинных конверта, которые лежали на подставке для гренков, вместе со старыми письмами от кредиторов и сувенирными меню. Оберону хватило одного взгляда, чтобы убедиться в отсутствии письма от Сильвии. С дрожью в пальцах, теперь уже бессмысленной, он вскрыл конверты. Петти, Смилодон и Рут были счастливы сообщить, что дело с завещанием Дринкуотера наконец уладилось. Они прилагали расчет, из которого явствовало, что, за вычетом авансов и издержек, ему полагалось тридцать четыре доллара семнадцать центов. Если он соблаговолит прийти и подписать несколько бумаг, эта сумма будет ему полностью выплачена. Другой конверт, дорогой на вид, из толстой веленевой бумаги с логотипом, содержал в себе письмо от продюсеров «Мира Где-То Еще». Они очень основательно прошлись по его сценарию. Сюжет был живой, впечатляющий, но диалоги не совсем убедительны. Тем не менее, если он пожелает работать над этим или другим вариантом сценария, то, как они полагали, вскоре ему нашлось бы место среди младших сценаристов. Авторы письма надеялись, что он откликнется… Во всяком случае, надеялись в прошлом году. Оберон рассмеялся. По крайней мере, работа ему, кажется, обеспечена. Быть может, он продолжит бесконечные летописи Дока, посвященные Зеленому Лугу и Дикому Лесу, хотя совсем в ином духе.

— Хорошие новости? — спросил Джордж, заваривая кофе.

— Знаешь, в мире с недавних пор стали происходить странные вещи. Очень странные.

— Расскажи, — предложил Джордж, на самом деле нисколько не любопытствуя.

Тут только Оберону пришло в голову, что после долгого запоя он начал замечать новшества, к которым другие уже успели привыкнуть. С него бы сталось огорошить кого-то замечанием, что небо голубое или что старые деревья вдоль улицы оделись листвой.

— На этой улице всегда росли большие деревья? — спросил он.

— Большие — это еще полбеды. Корни подрывают мой цоколь. И пытаются прорваться к парковке. Ничего не попишешь. — Джордж поставил перед Обероном кофе. — Молоко, сахар?

— Черный.

— Страньше и страньше, — заметил Джордж, зачем-то размешивая свой пустой кофе крохотной сувенирной ложечкой. — Временами мне приходит мысль, не бросить ли к черту эту твердыню. И взяться опять за пиротехнику. Вот где, ручаюсь, скоро засветят хорошие деньги. Со всеми этими торжествами.

— Да?

— Айгенблик и все такое. Парады, шоу. Он без этого не может. И фейерверки.

— А-а. — После ночи и утра, проведенных с Бруно, Оберон взял себе за правило не думать и не задавать вопросов о Расселе Айгенблике. Странное дело любовь: может окрасить собой целые эпизоды из жизни, и впоследствии они сохраняют цвет любви, будь то светлый или темный. Оберон подумал о латиноамериканской музыке, сувенирных майках, некоторых улицах и местах в городе, о соловье. — Ты занимался пиротехникой?

— Ну да. Ты не знал? Ого-го. Большой спец. Упоминался в газетах. Вот смеху-то было.