— А, черт тебя подери! — Вся усталость и отчаяние Ламприера внезапно выплескиваются на голову пьяного обидчика, который почти падает на него. Ламприер тычет своей картой ему в лицо.
— Река, — требует он. — Мне нужна река. Пьяный испуганно смотрит на него.
— Какое место на реке, сэр? Какое именно место вам нужно? — спрашивает он, трезвея от страха. Вычерченный от руки план угрожающе висит над его головой.
— Вот. — Молодой человек тычет в план пальцем. — Саутгемптон-стрит.
— Не насмехайтесь надо мной, сэр. Я, конечно, слегка под мухой и признаю это, но разве это причина, чтобы…
— Говори!
— Сэр, я вовсе не хотел толкнуть вас, поверьте… Молодой человек втягивает воздух, выпятив грудь.
— Говори, — медленно повторяет он, надеясь, что в голосе его звучит холодная угроза. Его пленник оглядывается по сторонам: неужели он провинился настолько, что заслуживает побоев?
— Но, сэр, вот же Саутгемптон-стрит. Вы же на ней стоите! — в отчаянии восклицает он.
— На ней?
— Ну да, сэр, это она.
Он узнал, где она, нет, даже лучше, он уже стоит на ней! Он отпускает свою жертву и медленно выдыхает воздух из легких, чувствуя облегчение.
— Спасибо, дружище, — говорит он, наскоро стряхивая грязь с одежды. Тот ничего не отвечает, и, когда молодой человек поднимает голову, чтобы узнать причину его молчания, оказывается, что его обидчик улизнул. Он смотрит вправо и влево, но незадачливого пьянчужки уже нет. Немного впереди, на противоположной стороне улицы, он видит дом с меблированными комнатами, который так долго искал. Он пересекает мостовую, перешагивает своими длинными ногами тротуар и стучит в дверь. Кто-то с грохотом спускается по лестнице, и задвижка отодвигается.
— Добро пожаловать, мистер Ламприер! — восклицает открывшая дверь пожилая женщина, пропуская его внутрь. Он входит со своим сундуком, сдаваясь таким образом на милость этой улицы. Темза? Это волнует его теперь меньше всего.
Морские течения бурно сталкивались неподалеку от стоялых вод, отмечавших вход в устье реки. Волны выбрасывали короткие белые гребни, и на неспокойной поверхности моря тревожно подпрыгивала чайка. Ее крылья хватали воздух, словно пробуя, удержит ли их на лету встречный ветер, в то время как прилив начал поднимать бездумные течения в русло реки и волнение моря уступило место глубокой целеустремленной зыби. Потоки воды, сперва волновавшиеся неопределенно, а затем подхваченные настойчивым притяжением, соединились в решительном порыве, устремившемся к городу.
На едва обозначенном горизонте был чуть виден сигнал, сообщавший о приближении корабля, который шел под всеми парусами, подгоняемый легким ветром, разрезая волны в стремлении оседлать прилив. По мере приближения к устью он вырисовывался все яснее, и воды начали затягивать его в распахнутый рот речного устья. Тамаза, темная река, Tamesis . Темза.
Тысяча двести тонн водоизмещения, первое плавание. На борту корабля ласкары быстро ослабили парус, когда прилив включился в работу. Он двигался вперед, этот ост-индиец «Ноттингем», еще помнивший Китай и мыс Кумари. Конопатчики, плотники и кузнецы с верфи Томаса Брауна поработали на славу, он выглядел и теперь как новенький, почти все тали упакованы, все порты запечатаны. Гордость ост-индского флота, «Ноттингем» низко, что предвещало богатый груз, сидел в воде, которая влекла его в глубь страны. Все шпангоуты, выстоявшие в бурях, были целы, все сочленения затянуты по-прежнему туго, помпы даже не вступали в дело. Корпус почти не повело, надстройки «Ноттингема» поднимались под прямым углом к воде. Корабль, гордый своей величиной, с молчаливым достоинством продвигался вверх по Темзе.
Но что за силуэт частью скрывается за корпусом «Ноттингема», частью сливается с тускло-серой поверхностью моря? Даже легко нагруженное, это судно с трудом ворочается на волнах. Имея вполовину меньше водоизмещения, оно воровато держало курс в кильватере большого корабля, словно промотавший состояние отец, плетущийся за своим наследником. На его борту нет ласкаров, но его молчаливых матросов, чья кожа выдублена солнцем и непогодой, можно принять за ласкаров. Видно, им приходилось несладко, и потому у них такие угрюмые лица, нелегко поддерживать жизнеспособность изношенного такелажа. Лоснящиеся канаты выдерживали лишь малое количество подъемных механизмов, быстро скользя вдоль блоков, истертых от долгого употребления. Отработавшие свое шпангоуты скрипели, и этот скрип, смешиваясь с гулом волн, ударявшихся о корпус, был единственным звуком, слышным на палубе. Корабли продолжали свой путь.