Эйсид Хаус

Кто-то стоял на мосту. Смит прибавил шагу, наблюдая за начавшей вырисовываться женской фигурой. Дойдя до нее, он постоял мгновение, глядя как она курит сигарету. Ее бледное желтоватое лицо словно прогибалось внутрь, когда она сильно затягивалась. Это произвело на него странное впечатление, и навело на мысль, что табак был потребителем, а она — обесцененным продуктом, высасывавшимся с каждой затяжкой. По зрелом размышлении, он посчитал, что впечатление было правильным.

— Ищешь с кем поразвлечься? — спросила она без какого-либо обаяния в голосе.

— Ну, да, можно сказать и так, — пожал плечами Смит. Он и в самом деле не знал.

Ее глаза словно ощупали его тело, и она быстро выдала короткий перечень услуг и условий. Смит кивнул в том же неопределенном молчаливом согласии. Они в молчании пошли обратно к его квартире по узкой дороге, окруженной с одной стороны заброшенными складами, а с другой здоровой кирпичной стеной. Какая-то машина медленно проехала по булыжной мостовой, остановившись у одинокой фигуры другой женщины, которая, после короткого разговора, исчезла в ней.

В квартире Смита они прошли прямо в спальню и разделись. Затхлое зловоние ее дыхания не остановило его от того, чтобы поцеловать ее. Они никогда не чистила свои зубы, потому что ненавидела, когда мужчины ее целовали. Они могли делать все, что угодно, кроме этого. Поцелуй был единственной вещью, которая мешала ей забыть, чем она занималась, и которая заставляла сопротивляться ее отвратительной реальности. Впрочем, у Смита и не было желания целовать ее.

Он залез на ее худое тело, сначала чувствуя неудобство из-за явной его костлявости. Выражение ее лица было заморожено, а глаза затуманили опиаты или апатия. Смит видел выражение своего собственного лица, отражавшегося в ней. Он заставил себя продраться короткими толчками сквозь сухость ее пизды, и они оба сжимали свои зубы от боли и напряжения, пока у нее не стали выделяться соки. Смит нашел ритм и всаживал ей механически, все время удивляясь, почему он делает это. Она двигалась с ним со скукой и неохотой. Прошли минуты; Смит неумолимо наращивал свою активность. После того как прошло определенное количество времени, Смит понял, что он никогда не кончит. Его пенис, казалось, становился тверже, но в то же время испытывал растущую нечувствительность. Выражения шока, возражения, и недоумения пробежали по лицу женщины, когда настойчивая боль в теле заставила ее сопротивляющееся сознание примириться с погоней за оргазмом.

После того как она кончила, с трудом сохраняя молчание, он остановился с по-прежнему твердым и эрегированным членом. Он слез с нее, полез в карман куртки, вытащил несколько купюр и заплатил ей. Она чувствовала себя озадаченной и уязвимой; полный провал в том единственном, что она когда-либо была способна успешно делать. Она оделась и ушла, полная стыда, неспособная прямо взглянуть в глаза.

— Спасибо за все, — сказал Смит, когда она вышла на лестницу.

— Козел. Мудила ебаный, — прошипела она в ответ.

Насколько он мог предположить, сказать было больше нечего.

Через несколько дней после этого инцидента случилось гораздо более значимое событие. Смит явился в офис что-то насвистывая. Это явно экстровертное представление, судя по нормальным стандартам его поведения, было немедленно подмечено его сослуживцами.

— Ты выглядишь довольным собой, Иэн, — заметил Мики Флинн.

— Просто купил новую видео-камеру, — заявил Смит, и добавил с неуместным самодовольством, — образец искусства.

— Боже, теперь тебя никто не остановит, да, Иэн? Голливуд, трепещи, мы идем! Знаешь, что я скажу тебе, мы сделаем Ивонну звездой в порно-фильме. Ты — режиссер, я — продюсер.

Ивонна Ламсден с досадой посмотрела на них. Она недавно отвергла грубые, пьяные приставания Мики, предлагавшего провести вместе вечер, и была озабочена тем, что они могут тайно сговориться против нее, озлобленные отказом; вспомнить молодость и оторваться, как имеют тенденцию делать некоторые мужчины.

Мики повернулся к Смиту и сказал:

— Нет, мы лучше будем держать Ивонну в стороне от этого. Помимо прочего, мы все же хотим, чтобы наш фильм пользовался «кассовым» успехом.

Она бросила в него карандашную резинку, угодив в лоб, и вызвав у него больший шум, нежели ситуация того заслуживала. Алистер — худой, анемичный супервайзер поглядел на них с раздражением, обозначив свое неодобрение этой шумной возней. Он любил во всем порядок, признавая в жизни только формулу «сдал-принял».