Эйсид Хаус

— Извините, мэм, не могли бы вы нам сказать, где ближайший паб?

Невысокая женщина опустила свою хозяйственную сумку, повернулась и указала через дорогу.

— Ты почти пришел, сынок.

— Бречин Бар! Отлично, — возликовал Лу.

— Это Брикинс Бар, а не Бретчинс, — поправил Гас Лу.

— Как в Бречин Сити, правильно? Бречин Сити два, Форфар один, да?

— Да.

— Так что парни, которые пьют здесь, должны болеть за Бречин Сити.

— Я так не думаю, — сказал Гас, когда двое мужчин в голубых шарфах вышли из бара.

Сегодня была большая игра на Айброксе; Рейнджерс против Селтика. Даже МакГлоун, мало интересовавшийся футболом, знал это.

Они вошли внутрь. В забитом, как муравейник, обособленном баре было шумно, какие-то группы мужчин смотрели телевизор, другие играли в домино. В этом месте было только две женщины. Одна из них барменша неопределенного среднего возраста, другая слюнявая старая алкоголичка. Группа молодежи в голубых шарфах пела песню о чем-то, что носили их отцы, и Лу не мог четко ее разобрать.

— Это что, Шотландская футбольная песня? — спросил он Гаса.

— Что-то вроде этого, — неловко отозвался Гас, беря две пинты. Они присели рядом с двумя стариками, игравшими в домино.

— Все в порядке, мальчики? — улыбнулся один из стариков.

— Да, конечно, приятель, — кивнул Орнштейн.

— Вы не местные, — засмеялся старик, и они завязали разговор.

Один из старых доминошников оказался особенно разговорчивым, и, казалось, имел точку зрения абсолютно на все. Два философа лукаво кивнули друг другу: это был их человек. Они начали выдавать соответствующие аргументы.

Два старика выслушали их точки зрения.

— Похоже, мальчик здесь говорит, — начал один, — что в этом мире больше, чем мы о нем знаем.

— Это только названия, — сказал другой. — Магия, наука, какая на хрен разница? Это только названия, которые мы им даем!

Спор начался, и становился все более страстным по мере потребления выпивки. Два философа почувствовали легкое опьянение, и стали очень антагонистичны по отношению друг к другу. Она едва ли осознавали, что их спор привлек несколько зрителей, молодых парней, разодетых в голубое, красное и белое, и окруживших их стол.

В атмосфере нагнеталось напряжение, молодые люди постепенно напивались и становились более агрессивными в виду наступления футбольного матча. Один жирный юнец в голубой футбольной майке вмешался в дискуссию. Он привнес отчетливое ощущение угрозы, начавшей нервировать философов.

— Видите вы, мудаки? Вы завалили сюда со всем вашим дерьмом, и обращаетесь с приятелем моего отца, старым Томми, как с ебаной обезьяной.

— Мальчики в порядке, мальчики в порядке, — говорил старый Томми, но повторял это самому себе, в тихой пьяной мантре.

— Это не так, — проговорил с дрожью в голосе МакГлоун.

— Ты! Заткнись! — прорычал толстый юнец. — Вы заваливаете сюда с вашим глупым никчемным спором, и до сих пор не можете прийти к согласию. Есть только один способ разрешить этот спор: вы двое выходите наружу махаться.

— Нелепость какая-то, — сказал МакГлоун, крайне обеспокоенный меняющимися вибрациями.

Орнштейн пожал плечами. Он осознал, что какая-то часть его долгие годы хотела вмазать по самодовольной роже МакГлоуна. Там была эта девушка, в Магдален Колледж. МакГлоун знал, что Лу испытывал по отношению к ней, но он все же... проклятая задница...

Толстый юнец принял движение Орнштейна за сигнал молчаливого согласия.

— Махач разберет, что к чему!

— Но... — МакГлоуна силой подняли.

Его и Орнштейна вывели на пустую автостоянку позади торгового центра. Подростки в голубом образовали круг вокруг двух философов.

МакГлоун собирался заговорить, призвать к разумному и цивилизованному поведению, но к своему шоку увидел, что профессор Метафизики из Эдинбургского университета набросился на него. Орнштейн нанес первый удар, крепкий короткий прямой в подбородок МакГлоуна.

— Давай, говнюк! — заорал он, принимая боксерскую стойку.

МакГлоун почувствовал прилив ярости и бросился на своего друга, и вскоре два философа мутузили друг друга, понукаемые растущими рядами Айброксовского футбольного хулиганья.

Орнштейн быстро нанес удар снизу. Удар, попавший в цель, был сильнейшим испытанием для желудка классического либерала, и заставил того согнуться пополам. Орнштейн затем ударил профессора из Глазго сбоку в нижнюю челюсть. Гас МакГлоун пошатнулся от удара, потеряв равновесие. Его голова ударилась о булыжники с настолько резким стуком, что для некоторых мгновенная смерть показалась бы предпочтительнее грязному ряду возможностей, явившихся следствием этого падения. Чикагский материалист, подстрекаемый толпой, пнул ботинком распростертого классического либерала.