Эмма

Тина, к счастью, не замечала ни косых взглядов, ни шушуканья: все ее внимание было отдано покупателям и лишь изредка отвлекалось на алладдинову пещеру — корзину, куда она ныряла, чтобы пополнить запасы. Лишь появление мистера Сесила и мистера Эллина оказалось столь сильным магнитом, что заставило ее оторваться от дела: она не сводила с друзей глаз, пока они шли через гостиную.

Как и остальные, они пришли заполнить пробелы в своих рождественских подарках; мистер Сесил был особенно озабочен покупкой теплой шали для одной бедной вдовы из нашей деревни. После того, как я подобрала для нее красно-черную шаль и разные теплые пушистые вещицы для стариков из богадельни, друзья перешли к Тининому столику. Мой вышитый мережкой комплект из полотняных манжетов и воротничка пользовался в тот день большим успехом, но не был продан, так как казался непомерно дорогим нашим бережливым покупательницам. Этот комплект и подставка из голубых и прозрачных бусинок составляли теперь главное украшение Тининого стола. Не успел мистер Сесил купить подставку, как тотчас раздался не знаю чей свистящий шепот касательно «мисс Мейбл Уилкокс». Тина тоже его слышала. Молниеносным движением сунула она воротничок и манжеты под накидку для стула, связанную из тускло-коричневых и бордовых шерстяных ниток. Я мигом уразумела смысл этого маневра: в ее безмолвном присутствии, должно быть, не раз перемывали косточки мистеру Эллину и мистеру Сесилу, и в юной головке мгновенно созрело решение не допустить, чтобы мои манжеты и воротничок украсили особу мисс Уилкокс.

Я уповала, что мистер Эллин не заметил или хотя бы не понял смысла ее поступка. Но взгляд его хамелеоньих глаз сказал мне, что то была напрасная надежда: его зеленые глаза, тотчас поголубевшие и повеселевшие, блеснули понимающе, и он спросил:

— Что ты там прячешь под этой шерстяной штукой, Тина? А ну-ка покажи, что это такое. Я как раз ищу подарок для своей сестры, она родилась под самый Новый год.

Тина вздохнула с плохо скрытым облегчением, и в ответ в его глазах заплясали еще более озорные огоньки. Она отодвинула шерстяную накидку в сторону:

— Это миссис Чалфонт вышивала. Правда красиво и, наверное, пойдет вашей сестре? Только дамы говорили, что стоит дорого.

— Ты боишься, что я уже потратил все свои деньги? — засмеялся мистер Эллин. — Ничего, у меня еще кое-что осталось, и если поднапрячься, можно позволить себе небольшую роскошь.

В минуту, когда он повернулся к двери с завернутыми в серебряную бумагу манжетами и воротничком, у меня появилась совершенная уверенность — впрочем, вряд ли я нуждалась в ней, — что он никогда не был кавалером мисс Уилкокс и посещал ее дом в качестве одинокого, дружелюбного джентльмена, желающего оказать услугу мистеру Сесилу, не более того.

Перед уходом, как я с удовольствием отметила, он задержался и сказал несколько приветливых слов Энни, которая наблюдала со своего места за только что разыгравшейся сценой. На его вопрос о здоровье она ответила несколько неожиданно:

— Чувствую-то я себя хорошо, сэр, да, чувствую хорошо, да как-то сбита с панталыку. Как-то сбита с панталыку, сэр. Годков мне много, а у стариков легко все в голове мешается. Скажите-ка мне, сэр, это что, одна из племянниц мисс Чалфонт вон там стоит? Маленькая мисс Маргарет или, может, маленькая мисс Берта?

— Нет, нет, — заверил ее мистер Эллин, — вы запамятовали, Энни. Эта девочка гостит у миссис Чалфонт, ждет, пока за ней приедет отец. Ее зовут Мартина Фицгиббон.

— Ну да, ну да, — закивала Энни. — Надо же, у меня от шума совсем все в голове помутилось. Вот я и говорю, нас, стариков, легко сбить с панталыку.

Вскоре она уже пребывала в тиши собственной спальни. А еще через несколько минут было съедено последнее пирожное, выпита последняя чашка чая, и опустела до конца корзина. Под смех и рукоплескания мистер Сесил пересчитал деньги, которых оказалось двенадцать фунтов, и спрятал в одну из своих покупок — черный шелковый кошелечек-сапожок. Мистер Эллин, остававшийся на распродаже до конца, предложил мистеру Сесилу сопроводить его домой на правах полицейского патруля, чтобы уберечь от грабителей, притаившихся в засаде в надежде разжиться столь гигантской суммой.

Великим весельем была встречена моя покупка трех последних вещиц, остававшихся непроданными, как нам всем было хорошо известно, вот уже три года. То была куцая полоска ткани, дюймов в восемнадцать длиной, вышитая тамбуром и не имевшая сколь-нибудь понятного применения, столь же бесполезный обрывок широкой желтой ленты, а также некое невероятное сооружение из меха, фетра и перьев, назначение которого оставалось для всех полной загадкой.