Эмма

При этих словах неприязнь мистера Эллина ко всему семейству Чалфонт, не слишком успешно подавляемая во время предыдущей беседы с Гаем, одержала верх над его хорошими манерами. Подняв брови, он саркастически произнес:

— В самом деле?

Гай залился румянцем.

— Я заслужил это, — сказал он без обиды. — Конечно, сейчас слишком поздно; но мне хотелось бы загладить свою вину, насколько возможно — и я был бы рад возможности сделать хоть что-то.

— Ваша мачеха никогда не винила вас ни в чем, — заметил мистер Эллин чуть мягче.

— Вы пользуетесь ее доверием? Вам известна ее история?

— Мне оказана эта честь.

— Я так и думал. Да, поначалу я не был виноват ни в чем. Я совсем не помню нашего бегства из Груби-Тауэрс.

— Разве вы не знали о том, что ваша мачеха не только не винила вас, но делала все, что в ее силах, чтобы уговорить мужа вернуть вас домой, вверив ее заботам?

Ошеломленный вид Гая свидетельствовал о том, что услышанное — для него новость. Мистер Эллин между тем продолжал:

— Она хотела, чтобы остальные вернулись тоже; но согласие не было дано, либо они сами не хотели возвращаться. Было ли это вам известно?

— В течение многих лет — нет. В детстве я так и не получил ответа на вопрос, почему мы не всегда живем дома. Некоторое время я считал — надеюсь, вы простите мне ошибку — что миссис Чалфонт особа порочная, и нам нельзя видеться с ней. У вас с собой ее миниатюра, вместе с Мартининой, я видел ее сегодня утром. Миссис Чалфонт выглядит там ни на день старше, чем на портрете, написанном с нее перед свадьбой, том самом, что был возвращен ей после смерти моего отца. Мальчиком я часто тайком пробирался в галерею, где висели портреты, чтобы посмотреть на свою красавицу-мачеху, пытаясь понять, какое же преступление она могла совершить.

Мистер Эллин, который все еще не мог прийти в себя от выражения «удивительно хорошо сохранилась», заметно смягчился, услышав более справедливую, по его мнению, оценку моей персоны. Он сказал несколько дружелюбнее:

— Это совершенно естественное следствие того, что вы позволите мне, надеюсь, назвать прискорбным, ошибочным решением вашего отца. Как же вы поняли, что ваше предположение безосновательно?

— Не знаю. Понемногу оно сменилось другим — что миссис Чалфонт невзлюбила нас и не хочет оставаться дома во время наших каникул. Этой темы всегда избегали как здесь, так и в Груби-Тауэрс, и расспросы не поощрялись. Я узнал правду лишь в прошлом году, когда мы с Лоуренсом как-то остались наедине у бивачного костра. Он сам смутно понимал — боюсь, он не очень старался выяснять, — что только отцовское решение мешало нам вернуться домой: мы сделали выбор, сказал он, и должны следовать ему. У Лоуренса было неясное ощущение, что миссис Чалфонт тоже несла за это ответственность. Он обнаружил свою ошибку незадолго до нашего отъезда в Южную Америку. Двое наших знакомых всегда относились к нам недружелюбно. С уважением, но замкнуто и отчужденно. Однажды они с Лоуренсом встретились у Августина, который пригласил их на охоту. Лоуренс напрямик спросил их, что значит их поведение. Так это все и выяснилось. Миссис Чалфонт была воплощенная доброта по отношению к ним и к их семьям, а так как они были возмущены историей с катафалком, старалась смягчить их гнев. Эти люди оказались ее преданными друзьями, они знали многое, и Лоуренсу пришлось выслушать неприятные вещи. Тогда, у костра, он рассказал мне все, что ему было известно. По его просьбе я написал нашей мачехе. Писать сам он не мог, так как, по его словам, ему, как старшему, не может быть прощения. Ответ не пришел.

— Миссис Чалфонт не получила вашего письма!

— Откуда вам это известно?

— Миссис Чалфонт говорила мне, что за все время не получила от вас ни одного письма, не считая официальных извещений, написанных мистером Августином Чалфонтом в связи со смертью вашего отца.

— Не понимаю, почему письмо не дошло. Другие, отправленные в то же время, были получены.

— Вы писали по адресу «Серебряный лог», Клинтон-Сент-Джеймс?

— Нет, я не знал точного адреса. Я отправил письмо домой, чтобы его переслали.

— Говоря «дом», вы имете в виду?..

— Парборо-Холл. — В тоне Гая вдруг послышалось легкое беспокойство.

— Понятно, — произнес мистер Эллин, прилагая все старания, чтобы его голос звучал бесстрастно. — Очень жаль. Понятно.

Наступила пауза.