Молитва об Оуэне Мини

— Какие грабители? — спросила она.

Я открыл дверь в потайной подвал. Она стояла, съежившись от страха, у полок с джемами и вареньями; к ее волосам прилипло паутины не меньше, чем ее висело на банках с овощными закусками и приправами и жестянках со старыми ноздреватыми теннисными мячами, что хранились здесь еще с тех времен, когда мама собирала старые теннисные мячи для Сагамора. На Джермейн был длинный, до щиколотки, фланелевый халат, но стояла она босиком — между тем, как она пряталась в потайном подвале, и тем, как она убирала со стола, явно проглядывало сходство.

— Лидия умерла, — сказала Джермейн. Она не спешила выходить из царства теней и паутины, даром что я специально для нее держал широко открытой тяжелую дверь с книжными полками.

— Они убили ее! — в страхе воскликнул я.

— Никто ее не убивал, — сказала Джермейн; ее глаза подернулись какой-то мистической отрешенностью, после чего она уточнила: — Просто за ней пришла Смерть.

Джермейн явственно содрогнулась. Смерть, видимо, представлялась ей живым существом, — как-никак Джермейн искренне считала, будто голосом Оуэна Мини вещает сам Сатана.

— Как она умерла? — спросил я.

— В постели, когда я ей читала, — ответила Джермейн. — Она меня еще как раз перед этим поправила.

Ну разумеется, она все время поправляла Джермейн. Произношение девушки особенно резало слух Лидии, которая точно копировала речь моей бабушки и при этом одергивала Джермейн за любые огрехи, когда та тоже старалась подражать выговору моей бабушки. Бабушка с Лидией часто читали друг другу по очереди — потому что глазам, говорили они, нужно давать отдых. Значит, Лидия умерла в тот момент, когда ее глаза отдыхали и она сообщала Джермейн обо всех ошибках, которые та допускала. Лидия время от времени прерывала Джермейн прямо на середине предложения и просила ее повторить какое-нибудь слово, независимо от того, правильно или неправильно та его произнесет; Лидия потом говорила: «Уверена, ты даже не знаешь, что значит это слово, правда?» Стало быть, Лидия умерла в тот момент, когда занималась образованием Джермейн, — работа, конца которой, по мнению моей бабушки, видно не было.

Джермейн просидела рядом с телом, сколько сумела выдержать.

— С ней стало что-то делаться, — пояснила Джермейн, отважившись наконец осторожно войти в гостиную. Она с удивлением оглядела валявшиеся на полу книжки — словно Смерть явилась и за ними тоже; или, может, Смерть искала Джермейн и попутно разбросала книги.

— Что делаться? — спросил я.

— Что-то нехорошее. — Джермейн помотала головой.

Я представил себе, как старый дом время от времени поскрипывает от усадки и постанывает на холодном зимнем ветру; бедная Джермейн, верно, решила, что Смерть до сих пор кружит где-то рядом. Возможно, Смерть предполагала, что унести с собой Лидию удастся лишь после долгой борьбы; а теперь, после того как она нашла и забрала ее с такой легкостью, Смерть, не иначе, надумала прибрать еще одну душу. В самом деле, почему бы не погулять здесь всю ночь до утра?

Мы взялись за руки, как брат с сестрой, вышедшие навстречу опасности, и пошли посмотреть на Лидию. Войдя в комнату, я слегка остолбенел: Джермейн не предупредила меня, каких трудов ей стоило закрыть Лидии рот; после нескольких неудачных попыток Джермейн пришлось стянуть ей челюсти ее же розовой вязаной гамашей, завязав узлом на макушке. Подойдя поближе, я обнаружил, что Джермейн также проявила немалую изобретательность, пытаясь закрыть Лидии глаза. Опустив ей веки, она положила на них две разные монетки — четвертачок и пятицентовик — и приклеила их липкой лентой. Она сказала мне, что из одинаковых монет нашла только десятицентовики, но те оказались слишком маленькими; к тому же одно веко у Лидии подрагивало, или, может, казалось, что оно подрагивает, и пятачок был готов вот-вот упасть, и потому потребовалась липкая лента. Джермейн пояснила, что, хотя четвертачок лежал спокойно и не собирался падать, она наклеила ленту на оба века, потому как подумала: если приклеить монету на одном глазу и не приклеить на другом, то не будет симметрии. Годы спустя я вспомню, как она выговорила это слово, и приду к заключению, что Лидии и моей бабушке удалось-таки немного развить Джермейн: я уверен, слово «симметрия» не входило в ее словарный запас до того, как она переехала жить в дом 80 на Центральной улице. Я вспомню и то, что, хотя мне было всего одиннадцать, в моем словарном запасе такие слова имелись — в основном благодаря стараниям Лидии с бабушкой развивать меня. Мама никогда не придавала большого значения словам, а Дэн Нидэм предпочитал, чтобы мальчишки оставались мальчишками.